Через не хочу

Лучше бы Фаина не забегала посмотреть на Леву, лучше бы она не смотрела на Леву, лучше бы не говорила… Но Фаина сказала, и Фира увидела, увидела!.. Неужели нужно было с Левой расстаться, чтобы его увидеть?.. Лева — совершенно не такой, каким она все это время его себе представляла, отвернувшись от всех к цветочкам с желтыми сердцевинами. Не то чтобы у него появились первые признаки взросления — Леве семнадцать, и очевидно, первые признаки взросления она давно пропустила, — он взрослый! Еще по-мальчишечьи длинноногий, как кузнечик, уже по-мужски широкоплечий, взгляд сосредоточенный, как будто он размышляет, что с этим новым собой делать, и, главное, подчеркнуто отдельный от нее. Ее малыш — мужчина?! Как говорит Илья, сталкиваясь с очевидным, неприятно очевидным, — что вдруг? Звучит анекдотично, но не бессмысленно: мы не хотим признать очевидное, слабо отмахиваемся — только не сейчас, ну почему именно сейчас, что вдруг?! Можно верить, можно не верить, но это был шок.

— Приходи в палатку, — позвала Фира, как будто не всерьез, смеясь над маленьким уютным секретом между собой и своим большим мальчиком, не всерьез, но всерьез.

«Палатка» было слово из Левиного детства, Фира брала ребенка к себе в кровать и предлагала — давай играть в палатку. Накидывала на него и на себя одеяло, и там, в темноте, они были только вдвоем, и Лева рассказывал ей все, что нельзя рассказать при свете. Последние годы, конечно, обходились без одеяла, но все главное обсуждалось «в палатке». И не только Лева, Фира рассказывала ему о себе не меньше, чем он ей, и много больше, чем когда-либо рассказывала Илье.

— Придешь?..

— Думаю, палатка себя изжила… Мне нечего рассказать, — сказал Лева, в лице смущение и решимость, как у человека, вынужденного причинить боль, как у Фиры, когда она в детстве мазала йодом его разбитую коленку — больно, но надо.

— Лева, но как же?! — вскрикнула Фира, как раненая птица. — Ты мне ничего не рассказал, я ничего про тебя не знаю… А я, мне-то есть что рассказать…

Фира словно со стороны услышала свой голос, застыдилась жалкой просительной интонации.

— Если что-то важное, давай завтра.

Если важное, то завтра?.. А если не важное, то никогда?.. Если важное, то завтра, а если не важное, то никогда…

«Ох и простая ты, Фирка, у тебя все на лице написано, лицо-то прибереги», — говорила ей мама, и действительно, у нее на лице все, но что ей было скрывать — счастье? А вот сейчас-то лицо можно было бы приберечь, лицо у Фиры стало как у девочки, с которой отказались танцевать, отвергнутое, как будто никому не нужна, и самой себе не нужна. В голове прозвучало: «Моя жизнь закончилась», и это не был истеричный взвизг, просто тупая, не окрашенная никакими эмоциями констатация факта.

…Дети взрослеют, да, но почему именно сейчас, сегодня?! Она жила без Левы, как с войны его ждала. Ну вот, Лева дома, но где ее Лева, ее цветочек?.. Даже осенью Лева на приглашающее к откровенности кодовое слово «палатка» откликался, даже пахнущий алкоголем и сигаретами, оставался маминым золотым малышом! Перед отъездом в лагерь, под утро после Нового года, Лева пришел к ней, лег поверх одеяла, прижался, и она привычно уткнулась в ямку между плечом и шеей, он замер, и она замерла…

Если бы Фиру спросили «ты что думаешь, так будет всегда?», она бы насмешливо улыбнулась, помотала головой — нет, конечно нет. Но подумала бы — да, да! Да, так будет всегда. А если нет, то небо упадет на землю.

Небо упало на землю и сильно Фиру придавило.

Февраль

ДНЕВНИК ТАНИ

5 февраля

День Моего Позора. Я подлец.

Одновременно это Самый Удивительный День в моей жизни. Я должна быть очень счастлива, но я несчастлива.

Алена герой, а я подлец. Между прочим, у слова «подлец» нет женского рода. Это намек на то, что женщина — существо второго сорта, от которого никто не ждет благородства.

Господи, как стыдно, тем более я — еврейка!

Сегодня после последнего урока объявили, что будет комсомольское собрание. Повестка дня — исключение из комсомола Инны Гольдберг. Она эмигрирует в Израиль.

Инка у нас в классе недавно, и она мне не подруга, но это большое потрясение. У всех нас была одинаковая судьба, а теперь ее судьба перевернулась.

Я шла на это собрание как на казнь. Инка не хотела рассказывать, что уезжает, но почему бы ей не предупредить меня, что сегодня ее будут исключать?! Я бы тогда не пришла в школу, чтобы не участвовать в этом. Порядочные люди не ставят других в такие щекотливые ситуации! Или ставят? Наверное, все-таки ставят, а уж человек должен сам решать, как ему себя вести.

Ну, я и решила, как мне себя вести — незаметно улизнуть. Но в вестибюле директриса схватила меня за рукав и грозно сказала: «Кутельман, а ты куда?»

Теперь — внимание! Подробно! Чтобы я никогда не могла сделать вид перед собой, что я это забыла!