Через Москву проездом

Врач выслушал хозяйку, смерил давление, сделал укол.

– Надо бы к нам в амбулаторию, – сказал он, закрывая свой обшарпанный фанерный чемоданчик, – но куда ж по сегодняшней дороге… Вечером подошлю сестру. Майенька, вы меня не проводите? – усмехнулся он.

У вешалки он взял ее за руки и притянул к себе.

– Чего ж это вас нигде не видно, а? Ни в кино, ни на танцы, скучно ведь…

– И там скучно, – силясь высвободиться, сказала Майя.

На танцы раз-другой ей было бы интересно сходить, да и просто тянуло из одиночества и тишины на многолюдье, на шум человеческих голосов, и раз она уже даже пошла на танцы, дошла до клуба – и повернула обратно. Парни поодаль от колонн входа, в темени под занавешенными изнутри окнами, тискали девок и громко, с прихохатыванием говорили им всякие односмысленные двусмысленности, девки довольно взвизгивали и, отбиваясь, отвечали парням такими же скабрезностями – все это было непривычно, чуждо и дико ей, она испугалась, что просто не будет знать, как вести себя, если вдруг и к ней начнут приставать с таким же,не сможет постоять за себя и защитить себя от унижения, а фильмы, сколько ни глядела, проходя мимо клуба, афишу, все были какой-то десятилетней давности, все их она видела когда-то, а если вдруг и возникало желание посмотреть какой по второму разу, желание это было слабее все того же животного, откуда-то, и в самом деле будто из живота идущего, страха не суметь в случае чего защитить себя.

– Так можно видеться и в другом месте, – не отпуская ее рук, сказал врач.

Редкие желтые волосики в его усах, когда он говорил, шевелились, казалось, каждый по отдельности. Майя засмеялась.

– Назначаю вам свидание у постели Клавдии Никитичны. Устраивает?

Он ушел, Майя накормила хозяйку, поела сама и только тут вспомнила, что забыла попросить бюллетень по уходу. Не пошла она в школу и на другой день, а к вечеру Клавдии Никитичне стало лучше, она встала, отказалась от укола пришедшей сестры и снова пошла топтаться по хозяйству.

После уроков Майю вызвала директор.

– Присаживайтесь, Майя Константиновна, – показала директорша на стул возле стола. Она была все в том же мужеподобном полосатом костюме и той же синей блузке с отложным воротом. – В чем дело, почему вы прогуляли два дня? Я понимаю, вы могли бы позавчера опоздать, все опоздали, но вы вообще не пришли, и вчера тоже.

– Я уже говорила завучу, я ухаживала за больной хозяйкой, – сказала Майя.

– Майя Константиновна, вы меня извините, но вы ведете себя, – сложила перед собой руки на столе директорша, – не как учительница, а как студентка. У вас должен быть бюллетень, у вас его нет – вы прогуляли. Вы виноваты, и вы должны…

– Не я, не я, а деревня ваша виновата – вот что! – Майя вдруг зарыдала. – Был бы это город… Москва, я бы позвонила, напомнила, что забыла… мне бы выписали. А тут…

Что-то накопилось у нее в груди, что – она не понимала сама, она даже и не подозревала ни о чем до этой вот буквально минуты, все произошло с ней словно бы помимо ее воли.

– Так потом, что ли, надо было сходить… – по инерции еще ругнулась директорша.

Майя не ответила. Мало того, что взаперти, в четырех стенах – хоть лезь уже на них от тоски, и классика, что на полках, не спасает, так и бюллетень даже по-нормальному не возьмешь. Не объяснять же, что она не могла идти к этому усатенькому, не могла никак, а к кому другому, другого нет.

Ни выговора, ни порицания – ничего ей не объявили. Майя все так же ходила в школу, и все так же уроки ее нравились руководству. Но про Москву она больше не рассказывала. И не пошла на свадьбу Людмилы Долгошевой с киномехаником, съездила в райцентр за подарком, а пойти не пошла, не смогла себя заставить, сделала подарок задним числом.

* * *

Под Новый год из дому пришла посылка.

Раз Володьке посылку уже присылали – с домашними яйцами вкрутую, литровой банкой земляничного варенья, сваренного матерью еще при нем, которая, пeреложенная в десять слоев газетами да обрезками старого отцовского ватника, и заняла все почти место в ящике, с покупным печеньем в пачках и конфетами, но то было вскоре после его приезда в Москву, и он раскурочил посылку С соседями по комнате, как разъел бы и чужую. А когда получил эту посылку, увидел накорябанные на фанере химическим карандашом материной рукой его адрес, фамилию, что-то в груди у него заныло, заныло, и, не дойдя до общежития, он отошел с тротуара в сторону, за кусты, присел на корточки, поставив ящик себе на колени, и заревел. Был уже вечер, темно, и там, за кустами, его никто не мог увидеть.