Через Москву проездом

– Тут-то? – переспросил зачем-то Володька. – А обычно. Только народу много. Да все толкаются. Да бегут. Че спросишь, а тебе – «не знаю», «не знаю». На пожар бежит, че ли…

Все опять засмеялись, и Генка, разведя руками, сказал – что уже говорил Володьке тогда, в отпуске:

– Нет, Володька… Москва есть Москва, что говорить. Погоди, обживешься – поймешь.

Подошел автобус, привезя на колесах прозрачные водяные крылья, опавшие, когда он встал, все забрались в него, и ехать оказалось недолго, три или четыре остановки.

У кинотеатра, несмотря на дождь, вихрилась толпа.

– Че это они? – показал на толпу Володька.

– А то, что не достанем мы билетика, – кусая губы, заоглядывался по сторонам Генка.

– Да, едва ли… – протянула теща.

Они с Лизкой зашли в кинотеатр, а Володька с Генкой пробегали перед входом до самых звонков – несколько раз билеты с рук продавали, но им не повезло.

– Ге-ен! – позвала братана, высунувшись из двери, жена. – Ну так ты зайдешь, может, уже начинается. Что ж делать, раз не достали.

Генка, виновато улыбаясь, посмотрел на Володьку.

– Ну что, Володьк… видишь, как без звонка-то. Если б я один шел… понимаешь… А то, видишь, и теща тоже… Ну что, ну давай… ты приезжай, только звони сначала…

Он скрылся за стеклянной дверью, и Володька остался один. В животе резало от голода. Володька побрел по тротуару, смотря вывески, и вскоре выбрел на продовольственный магазин. Там он купил двести граммов печенья и, пристроившись на широком каменном подоконнике за неработавшей кассой, стал есть. На обед в столовую он уже не успевал тоже.

В следующую субботу позвоню Генке, договоримся и в воскресенье в Третьяковскую галерею пойдем, думал он. Ато уж две недели здесь, а ни разу еще не бывал.

* * *

Ночью с хозяйкой случился сердечный приступ.

Майя проснулась от ее стонов, и, когда выскочила из своей комнатки, включив в ней свет, хозяйка с подогнутыми ногами лежала поперек кровати, тискала на груди лоскутное одеяло, рот у нее открывался и закрывался, глаза были вытаращены и будто остановившиеся.

– Что вы, что с вами, Клавдия Никитична? – бросилась к ней Майя.

– О-ой, разбудила… – простонала хозяйка.

Майя обхватила ее за голые плечи – старуха была тяжелая, как колода, – и, вся напрягшись, положила ее головой на подушку.

– Сердце у вас? – спросила она.

– Ой… да поди, – выговорила хозяйка. – Второй раз так-от… вот де, – слабо показала она рукой на грудь.

Майя метнулась к себе в комнату, схватила свою подушку и подложила под хозяйкину, чтобы старухе было повыше.

– Есть у вас что-нибудь от сердца?

– Ой, да како там… – закрывая глаза, помотала головой по подушке хозяйка. – Второй раз так-от…

Майя беспомощно стояла над ней и не знала, что же ей делать.

– Я сейчас за врачом сбегаю, – сказала она, снова бросилась в свою комнату, стала одеваться, но хозяйка остановила ее.

– Да куды, – простонала она. – Снег со дня валит… я не спала, выходила…

– Неужели такой? – Майя, в чем была, пробежала через всю избу, выскочила в сени, обжегшие тело морозом, рванула на себя дверь – пуржа, хлынул в лицо ветер, сугроб лежал на крыльце вровень с бедрами, светящийся в темноте нежнейшей белизной.

– С ума сошла, девка… заболеешь, – пролепетала ей с кровати хозяйка.

Трясущаяся от страха и холода сеней, Майя вдруг вспомнила откуда-то знаемое: поставить на сердце горчичники.

– Сейчас, Клавдия Никитична, сейчас, – чуть не плача, приговаривала она, зачерпывая в миску из котелка на печи воду. Вода была теплая, почти горячая.

– Ой, Майюшка, думала, помру, – сказала ей минут через двадцать, переводя дыхание, хозяйка. – Думала, отходили ноженьки…

Но утром, когда попыталась встать к корове, сердце у нее снова схватило.

– Может, подою? – предложила Майя.

– Не-е… ты че. Рука у тебя не та… ниче не выдоишь. Полежу, полегчает.

Но только она пробовала встать, сердце у нее хватало.

К свету пурга улеглась, и Майя, в валенках и хозяйкином ватнике, вышла расчищать тропинку. Корова уже беспокоилась, тяжело ворочалась в тесной темноте хлева за тонкой перегородкой сеней, взмыкивала с недоуменной болью, и Майе от ее мычания становилось страшно.

Когда она дочистилась до улицы, было совсем светло. В соседнем дворе тоже разгребались, Майя покричала им, и через час соседка пришла, подоила Краснуху, посидела подле Клавдии Никитичны.

– Сейчас дорогу-т расчищут, на ферму пойду – дак зайду к доктору-то, – предложила она.

Майя обрадовалась.

– Спасибо большое. А то я прямо не знала, как мне уходить, одну ее оставлять.

– Ну дак вот, скажу ему.

По улице уже ездил трактор, расчищал дорогу.

Врач захлопал на крыльце валенками часа через полтора.

– Что такое, сердце? – спросил он, раздеваясь и с тою же своей постоянной усмешкой в упор рассматривая Майю. Со времени вечеринки они больше не стояли так близко друг к другу, раза два, подгадывая к концу уроков, он заходил в школу, поднимался в учительскую, но оба раза Майя замечала его и, прячась в туалете, дожидалась, следя за входом, когда он уйдет. – Жаль, что не у вас, Майенька, я бы с удо-вольствием вас полечил.

– Я ставила ей ночью горчичники, больше ничего у меня не было, – сказала Майя.