Через мой труп

Не знаю точно, как долго это продолжалось, но в какой-то момент появилась патрульная машина, которая отвезла меня в вытрезвитель. Окончание той ночи я помню отрывочно. Меня вели по длинному коридору, освещенному неоновыми лампами. Это почему-то заставило меня подумать о клинике для душевнобольных времен войны. Буйство, на этот раз питаемое страхом, проснулось во мне с новой силой, и для моего усмирения потребовались усилия еще нескольких полицейских. Следующее, что я помню, это тот момент, когда у меня отобрали ремень и ботинки. Затем смутно вспоминается камера — ледяная бетонная коробка с писсуаром и тощим матрасом. После того как за мной захлопнули дверь, я еще какое-то время выкрикивал проклятия в адрес полицейских. Сколько времени все это продолжалось, мне неизвестно, ибо в какой-то момент я все же свалился и заснул, а на следующее утро очнулся с болью и ломотой во всем теле.

Голос я потерял — сорвал, да и пользоваться им мне как-то не хотелось. Я чувствовал, что меня начинает мутить при одной только мысли о разгульной городской жизни и обществе посторонних, поэтому, как только меня отпустили, я направился прямиком в гостиницу, упаковал свои вещи и покинул Копенгаген.

С тех пор как Лина прогнала меня, прошло уже три месяца — три долгих месяца, в течение которых я постоянно находился под воздействием алкоголя, наркотиков или же того и другого одновременно. Я даже не помнил, было ли мне за это время хоть раз по-настоящему весело. Выделить какой-то конкретный день я был не в состоянии — все они сливались в одну сплошную полосу. Я постоянно посещал одни и те же бары, встречался с одними и теми же людьми, слушал одни и те же истории. Даже женщин, с которыми я переспал, я помнил как в тумане. В лучшем случае в памяти оставался цвет их волос или смутные очертания спальни, в которой я просыпался на утро.

Стоило мне все это также недешево. Три месяца, проведенных в гостинице, нанесли ощутимый урон моему кошельку, а сколько денег было потрачено на загулы, я боялся и подумать. Несомненно, я мог себе это позволить. Однако стоило мне вспомнить, что́ из этого вышло, как я понимал — это наихудшие из тех инвестиций, что мне приходилось делать в своей жизни. Репутация моя была вконец испорчена, а знакомства, которыми я успел обзавестись за это время, вне баров и пьяных компаний ни на что не годились.

Мне хотелось лишь одного — остаться в полном одиночестве, сбежать как можно дальше от всех. Решение пришло сразу же — летний домик. Вообще-то я всегда думал использовать его для хранения своих вещей, а самому устроиться где-нибудь в городе, однако теперь с его помощью я надеялся скрыться от всех, пропасть, забаррикадироваться в нем до тех пор, пока мне самому не захочется что-либо изменить. Стояла ранняя весна, середина марта, дачный сезон еще не начался, и я вполне мог рассчитывать на то, что меня никто не потревожит, не нарушит моего одиночества.

Даже сама поездка на север Зеландии подействовала на меня благотворно. Я чувствовал, что, чем больше удаляюсь от Копенгагена, тем легче мне дышится. Тьма, в которую я почти было погрузился, постепенно рассеивалась, пока наконец не исчезла совсем в тот момент, когда под колесами захрустела усыпанная гравием дорожка, ведущая к воротам «Башни».

Свои вещи я велел перевезти сюда еще несколько месяцев назад, и ящики с ними громоздились по всему первому этажу, там, куда их поставили грузчики. Воздух здесь был влажный и спертый. Открыв окна, я распахнул входную дверь и вышел во двор. Я не заглядывал сюда уже около полугода, поэтому сад находился в плачевном состоянии. Повсюду валялись ветки, нападавшие с деревьев во время зимних штормов, а недавно растаявший снег обнажил желтую прошлогоднюю траву.

Хоть в доме было достаточно дров, чтобы растопить камин, я все же скинул куртку, решив собственноручно наколоть штук десять-пятнадцать поленьев. Дело оказалось не таким уж и легким. Пот лил с меня ручьем, запястья будто одеревенели, однако это было так прекрасно — вновь почувствовать свое тело. Снова войдя внутрь дома, я закрыл дверь, разжег камин и уселся на стул поближе к огню, прихватив стакан и бутылку виски.

В этот момент мне хотелось лишь одного — не покидать эту нору. Никогда.