Черепаший вальс

А что за имя-то? Филипп всегда называл его Жабой, но должна же у него быть какая-то фамилия?

— Вы одобряете мой выбор, или вы бы предпочли какое-нибудь более… ну как сказать… укромное местечко?

— Нет, нет, очень хорошо.

— Я подумал, для первой встречи идеально подходит. Еда превосходная, безупречный сервис и обстановка очень приятная.

Похоже, он зачитывает ей вслух путеводитель «Мишлен»! Ирис откинулась на подушку. Как она могла до такого дойти? Надо кончать с таблетками. Надо прекращать пить. По вечерам больно тоскливо. Время запоздалых сожалений и тяжелой душной тоски. Не осталось ни капельки надежды. Единственным способом победить страх, заглушить тоненький внутренний голосок, который вдалбливал в ее сознание жестокую реальность: «Ты стареешь, ты одинока, а время летит!» — оказывался бокал вина. Или два. Или три. Она смотрела на пустые бутылки, стоящие потешным строем возле мусорного ведра на кухне, пересчитывала, приходила в ужас. Завтра брошу. С завтрашнего дня пью только чистую воду. Ну, или один бокальчик на ночь. Просто для храбрости, только один!

— Я уже мечтаю об этом ужине. В конце недели можно расслабиться, назавтра не надо вставать ни свет ни заря, так что можем спокойно поговорить.

Но о чем мне с ним разговаривать, ужаснулась Ирис, зачем я согласилась?

— Ты расскажешь мне про свои беды и невзгоды, а я, обещаю, помогу.

Она выпрямилась, оскорбленная: с какой стати он ей «тыкает»?

— Красивая женщина не создана для одиночества. Вот увидишь… Я, может, некстати?

— Я вообще-то спала, — проворчала Ирис сонным голосом.

— Ну, спи, моя красавица. И до пятницы!

Ирис отключилась. Ей было тошно до невозможности. Боже мой, подумала она, неужели я пала так низко, что Жаба думает заполучить меня?

Она укрылась с головой. Жаба пригласил ее на ужин. Это какой-то апофеоз одиночества и нищеты. На глаза навернулись слезы, и она принялась громко всхлипывать. Хотелось плакать и плакать без конца, выплакаться до дна и раствориться в океане соленой воды. Моя жизнь всегда была слишком легкой. Ничему меня не научила, а теперь отыгрывается и унижает меня. И тут я одной ногой шагнула в ад. Ах! Если бы я когда-нибудь познала горе, насколько больше бы ценила свое счастье!

Накануне, смывая косметику, она обнаружила новые морщинки на шее.

Она зарыдала еще пуще. Кто меня теперь захочет? Скоро останется только Жаба, вроде спасательного круга… Абсолютно необходимо, чтобы Эрве наконец решился. Надо подтолкнуть его к объяснению.

У них была назначена встреча в шесть часов вечера в баре на площади Мадлен. Завтра он должен уехать, чтобы заселить свое семейство на Бель-Иль, а потом… Потом он вернется и достанется ей целиком, только ей одной! Ни жены, ни детей, ни уикендов в кругу семьи. Они недавно ходили обедать в парк Сен-Клу, гуляли по аллеям, пошел мелкий тонкий дождик, они спрятались под дерево, она смеялась, встряхивала длинными распущенными волосами, запрокидывала голову, подставляла губы… Он не поцеловал ее. Что за игру он ведет? Уже три месяца они видятся почти каждый день!

Она пришла на свидание вовремя. Эрве не выносил ни малейшего опоздания. В самом начале она из кокетства заставляла его подождать десять-пятнадцать минут, но потом ей приходилось прилагать титанические усилия, чтобы к нему вернулось хорошее настроение. Он дулся; она насмешливо спрашивала: «О! Эрве, что значат десять несчастных минуток по сравнению с вечностью?» Склонялась к нему, касаясь своими роскошными волосами его щеки, а он оскорбленно отстранялся. «Я не неврастеник, я просто люблю точность, люблю порядок. Когда я возвращаюсь домой, жена должна подать мне стакан виски с тремя кубиками льда, а дети — рассказать, как прошел день. Этот час я посвящаю им, и мне хочется использовать его в полной мере. Потом мы ужинаем в девять часов, и они ложатся спать. В мире сейчас творятся такие безобразия только потому, что больше нет порядка. Я хочу вернуть миру порядок». Выслушав эту длинную тираду, она поглядела на него с улыбкой, но быстро поняла, что он не шутит.

Он ждал ее, устроившись в большом красном кожаном кресле в глубине бара. Руки скрещены на груди. Она села рядом и нежно улыбнулась ему.

— Ну что, собрали чемоданы? — весело спросила она.

— Да. Кроме моего, но я соберу вечером, когда вернусь.

Он спросил, что бы она хотела выпить, она рассеянно ответила — да бокальчик чего-нибудь. С какой стати ему собирать чемодан, если он едет только туда и обратно?

— Но, — проговорила она с натянутой улыбкой, — зачем же вам чемодан, если вы не остаетесь там?

— Почему, я проведу две недели с семьей…

— Две недели! — воскликнула Ирис. — Но вы мне сказали…

— Я ничего не говорил вам, дорогая. Это вы меня так поняли.

— Это неправда! Вы лжете! Вы говорили, что…

— Я не лгал. Я говорил, что вернусь раньше них, но не говорил, что сразу…

Она попыталась скрыть свое разочарование, совладать с дрожью в голосе, но это оказалось сильнее нее. Она залпом выпила свой бокал шампанского и заказала еще один.

— Вы слишком много пьете, Ирис…

— Что хочу, то и делаю… — рассерженно буркнула она. — Вы мне солгали!