Череп императора

— Как интересно, — сказал я. Стоило ради этого вылезать из теплого кафе?

— Да, буддизм — это вообще очень интересная религия, — совершенно серьезно согласился Дэн. — Вот, например, этот садик будет посвящен во-он тем двум божествам. — Дэн задрал голову и указал на две статуи, размещенные под потолком на особом помосте. — Бог Махакала и Шакти, его супруга, богиня чувственного наслаждения. Очень интересные боги. У нас в Китае таких богов нет, у нас буддизм немного другой… Но мы все равно помогаем местным тибетцам. Какая разница — ханьцы, тибетцы, маньчжуры? Все народы Китая — это одна большая семья…

Дэн говорил это без тени улыбки. Я бы даже сказал — с налетом искренности. Я согласно покивал — как же, как же. Одна семья, кто бы ни спорил. Впрочем, теперь мне по крайней мере было понятно, что за взаимоотношения существовали между монахами и консульством.

Я задрал голову и принялся рассматривать расположенных под потолком Махакалу с супругой. Жирный бог-мужичок с оскаленной пастью. И под стать ему богиня — гипертрофированный бюст, вывалившийся красный язык, раскоряченная поза.

— Вы знаете этих богов? — спросил Дэн.

— Слышал о них, — уклончиво ответил я.

— Махакала и Шакти, главные боги тибетского тантризма. Бог-мститель и богиня-шлюха.

Дэн выжидающе посмотрел на меня. «Какие милые», — сказал я. Хотел было цокнуть языком — вот ведь, мол, сила изобразительного искусства, — но раздумал. Дэн смотрел на меня не отрываясь.

— Вы ведь знаете, что тибетский сепаратист начала века по кличке Джи-лама был инкарнацией именно этого бога — Махакалы, — наконец проговорил он.

На какое-то мгновение мне показалось, что все вокруг поплыло и застекленный потолок вот-вот обрушится мне прямо на голову. Откуда? Откуда, черт подери, он знает… Хотя стоп! Знает что? Знает о том, что сумасшедший профессор Толкунов давал мне почитать брошюрку о похождениях Джи-ламы? Об этом он знать не может. Абсолютно точно не может. Разве что вчера, звоня по телефону, он каким-то образом сумел подсмотреть через трубку название книжки, которую я держал в руках. Вполне возможно, что ни хрена-то он и не знает, а так, просто… Закидывает удочку.

— Да что вы говорите? — сказал я. Пусть сам догадывается, что бы этот ответ значил. Впрочем, на мою реакцию Дэну было, похоже, совершенно начхать.

— Тибетцы верят, что Махакала — это бог-мститель, до седьмого колена истребляющий врагов буддизма — «желтой веры». В какие только сказки не поверит человек, одурманенный религией. Кстати, говорят, что ваш земляк, петербургский тибетолог по фамилии Кострюков, тоже верил в Махакалу. Он, говорят, считал, что его гибель — это месть Махакалы за какие-то его, Кострюкова, проступки.

Дэн помолчал и, прищурив глаза, принялся рассматривать мерзкие статуи божественного дуэта. Маленький, худощавый, с черной прилизанной головкой, он напоминал умную птицу.

— Раз уж мы заговорили о Кострюкове… Вы знали, что Кострюков работал здесь, в этом самом помещении? Он вернулся из экспедиции на советско-китайскую границу и здесь, в дацане, сортировал свою коллекцию. А спустя полтора года его арестовали. Прямо здесь все это и произошло. Работники НКВД поднялись по той самой лестнице, по которой только что поднимались мы, и предъявили Кострюкову ордер. Он попросил их выйти, на что, как ни странно, они согласились, минут десять собирался, а потом отправился с ними на Литейный… Десять лет без права переписки — то есть расстрел.

Дэн многозначительно замолчал и уставился на меня. Происходившее мне не нравилось. Совсем не нравилось. Странно как-то говорил со мной этот чертов консул. Не так, как, по идее, должен бы говорить. У нас светская беседа или что? На хрена мне все это знать? И акцент у Дэна вдруг куда-то пропал. Теперь он говорил по-русски абсолютно нормально, без всяких следов китайских мяукающих интонаций.

— У нас в Китае тоже был период репрессий, — снова заговорил он, — сейчас эта практика осуждена. Товарищи из ЦК сумели осознать ошибки, допущенные предыдущим руководством, и теперь в КНР все иначе. Однако я еще помню тевремена. Ту атмосферу страха, когда люди пропадали и все боялись спросить — куда? Это было абсолютно одинаково и у вас, и у нас.

Дэн говорил медленно, словно с трудом подбирая слова. Я не перебивал.

— Знаете, что интересно? Кострюкова осудили на заключение без права переписки, но одно письмо из тюрьмы он все-таки передал. Он сидел прямо на Литейном, в спецтюрьме НКВД на шестом подземном этаже. И тем не менее умудрился переслать жене письмо. Как? Я не знаю. Зачем? Думаю, что оно было очень важно для него, это письмо… Так мне кажется. Иначе зачем он так упорно стремился передать его на волю? Поправьте меня, если я не прав.

— Н-ну, наверное, — промычал я.

Дэн улыбнулся, но как-то невесело это у него получилось. Губы растянулись, а глаза по-прежнему смотрели серьезно, выжидательно.

— Наверное, я чего-то не понимаю, но… — начал было я.