Чердынец

— Вот же… успокойся уже! Хрен тебе — а не ко мне в гости! Вон — все видно уже! — она кивает головой, и я тоже чувствую, что краснею: чертовы треники, после стирки и глажки — облегают меня и… что-то разволновался я, ага… нужно успокоится.

— Ну вот как, Юрка с тобой куда-то ходить? Рядом — не пойдешь, у тебя все топорщится! Вперед идти — даже страшно представить, что у тебя со штанами будет! Ты мне всю задницу глазами съешь! Сзади тебя идти, как конвоиру, что ли? — Надя сначала ворчит, но потом — развеселилась.

— Ладно! Ты хоть придумал, как Верке тебя стричь? — вот! Правильно, моя любимая тетя — нужно отвлечься.

Я достаю из кармашка штанов в несколько раз сложенные тетрадный лист. Вчера, перед сном, посидел и изобразил себя с четырех сторон, что хотел бы получить из своей копны волос.

— Это ты себя нарисовал? А-а-а… прическа! Ой, Юрка! Ты так будешь похож на игроков из хоккея, ну помнишь мультик — «Шайбу! Шайбу!». Только не тех, которые хулиганы, а тех — которые такие — пай-мальчики! — Надюшка смеется, разглядывая листок. Я прислоняюсь к ней, мы разглядываем листок вместе.

— Ну-у-у, ты не права — у тех и носы — пуговкой, и морды такие — смазливые, кукольные! Я же не такой!

— Ой-ой-ой! Ты себя в зеркале-то видел? Вот такой смазливчик и есть! — какая она все-таки еще девчонка. Как по поведению — она к Светке, и Катьке ближе, чем ко взрослым тетенькам. Может поэтому они и ладят так хорошо, мои девочки?

Мы стоим близко друг к другу. И я вдыхаю ее запах… Вот. И снова голова куда-то поплыла. Как не вовремя-то, да прямо — на улице! Надюшка тоже втягивает воздух ноздрями — они у нее чуть трепещут, что дополнительно впрыскивает в меня волнение. Я вижу, как ее глаза вдруг задергивает такая поволока… они блестят у нее и становятся чуточку «чумовыми».

— Так, Юра! Иди-ка ты чуть впереди меня! — Надюшка требует каким-то особенно низким грудным голосом, от которого у меня в животе все начинает вибрировать.

Да-а-а… так и заиграться можно! Я иду, чуть согнувшись, тщательно разглядывая землю под носками своих кедов.

Через какое-то время Надя сзади фыркает:

— И правда — я как конвоир жулика веду! А ну-ка — руки за спину, как положено! — уже шутливо командует.

— Прав не имеешь, начальничек! Не под арестом я исчё! — я выделываюсь, корча из себя этакого «Промокашку», выдаю парочку коленец руками-ногами, и в заключение, засунув средний палец в рот — громко щелкаю, с силой вырывая палец изо рта, — а на чернай скамье, на скамье па-а-адсудимах — иво младшая дочь, и какой-та жига-а-ан!

Надя смотрит на меня, смеясь и прикрывая рот одной рукой. Другой — машет:

— Ну хватит уже, артист! Вот, как и впрямь — тюремщик мурый! Откуда только и нахватался-то?

Идти нам недалеко, буквально — в самое начало улицы Кирова, там, где улица уходит в Рощу. Фактически дом этой Верки и стоит в Роще — он первый по этой стороне улицы. А на другой — уже давно идет вогульское кладбище и домов нет.

Предпоследний дом в улице и дом парикмахерши разделяется большим кустом черемухи и оттого этот ее дом и не виден издалека, с улицы. Уже подходя к дому, зайдя за куст, я разворачиваюсь и придерживаю наткнувшуюся на меня Надю. Все как там — в цеху.

— Ты чего? Опять за свое, что ли? Совсем сдурел? — Надя не отталкивает меня, но своими руками держит мои руки, не давая себя обнять.

— Надюша! Вот скажи мне… Мне — интересно, что со мной происходит… Вот когда ты — вот так рядом и я… и тепло твое чувствую и запах твой… у меня… ну — ты понимаешь же? Да и видно же, правда? А еще — как мороз по коже и так — мурашки по спине… И сладко так — в животе, что и голова дурнеет. Как в тумане все… А… вот у тебя — есть такое? Ну — или как-то по— другому?

Лицо Надюшки густо краснеет:

— Вот еще… буду я тут тебе в чем-то признаваться… кавалер нашелся! — Надя пытается обойти меня, но это лишь сближает нас. Я все же обнимаю ее, и крепко держа за талию, начинаю целовать. Она упирается мне в грудь руками. Но — к своему удивлению, я чувствую, что — не отталкивает меня! А ведь могла бы — силы у нее есть. Я же говорю — ядреная девушка!

Я целую ее и — вдруг! начинаю ощущать, что губы ее чуть дрогнули, и… вроде бы даже начали отвечать мне. Я перевожу руки с ее талии на попу и наглаживая, потискиваю. Одурею я от этой попы! Это — смерть моя, а не попа!

Так мы стоиv, целуясь. В какой-то момент, она даже сама целует меня, так нежно и сладко, что я весь покрываюсь сладкой истомой!

«На дворе туман! В голове — дурман!»

Надя резко отрывается от меня. Смотрит зло:

— Все, все — хватит! Доиграемся мы с тобой, Юрочка! И ведь целоваться так где-то научился, сопля зеленая!

Неожиданно, да. Вот только — сама нежность и податливость, и сразу — вот такая озлобленность. Я отхожу в сторону, отворачиваюсь от нее, и вцепившись руками в штакетник, тупо смотрю в Рощу.

Надя стоит, опустив голову, смотрит в землю, прижимая ладошки к красным щечкам.

— Ну что, пошли? А то хозяйка ждать устанет, — предлагаю ей, кивая на близкую уже калитку в заборе.