Значительно активнее был Теодор Хаферкамп, поскольку знал всю подоплеку происшествий. Его бурная деятельность покрыла сетью не только все семейство, но и весь Вреденхаузен, который жил благодаря заводам Баррайсов и для которого Тео Хаферкамп был, собственно, важнейшей частью мира; без его украшенных изречениями конвертов с деньгами он влачил бы жалкое существование.
Матильда Баррайс, заручившись поддержкой доктора Нуссемана, поставившего диагноз «полное истощение и депрессия», полетела на остров Тенерифе. Там она поселилась в одном из современных отелей-колоссов, заняв номер с видом на море, с балконом, залитым солнцем, и радиотелекомбайном. Прощаясь, Матильда безутешно рыдала, что, впрочем, не произвело на Хаферкампа ни малейшего впечатления.
– Бедный мальчик! – причитала она. – В камере! Мой малыш – в тюрьме! Я не переживу этого, Теодор. Мое сердце, о мое сердце! – Она пошатнулась. Хаферкамп, предоставив ей шататься, со злостью заложил руки за спину и с удовлетворением заметил, что его сестра весьма быстро и без посторонней помощи справилась с приступом слабости.
– Малыш – самый большой подонок, какого можно себе вообразить, – грубо сказал он. Матильда вздрогнула, глубоко задетая за живое.
– Он – мой сын! – возмущенно воскликнула она.
– К сожалению. Лучше бы ты его никогда не рожала! От Хаферкампов он не мог унаследовать эту дьявольскую жилу, от Баррайсов – тоже нет. Твой муж был трудяга, только за бабами бегал, как итальянский петух, но это не такой уж страшный недостаток.
– Ты самый неотесанный чурбан, которого я знаю! – надменно произнесла Матильда. – Я буду рада, когда Роберт возьмет на себя руководство фабриками.
– Боб? Упаси Господи! Лучше пусть сначала они сгорят!
– Он наследник!
– Был наследником. Твой умный муж раскусил своего сына. Наверное, это случилось в тот момент, когда Боб увел у своего отца девчонку-кухарку.
– Подлый интриган.
– Меня не интересуют твои чувства, сестричка. Меня интересуют исключительно фабрики, честное имя Баррайсов, тысячи рабочих, которые каждую неделю, каждый месяц получают свои деньги и прилично живут на них. Если Боб хочет погубить себя – пожалуйста, ради Бога. Он только освободит мир от назойливого насекомого, от паразита, но пусть он сделает это тихо, за опущенными шторами. Если же он посягает на предприятия и связанное с ними имя, я, Тео Хаферкамп, как тайфун, смету все. Итак, счастливого полета, Матильда, отдыхай как следует на Тенерифе, помни, что деньги не играют никакой роли, и прежде всего забудь о том, что у тебя был сын.
– И это ты говоришь матери? – Матильда Баррайс снова заплакала. Поскольку у нее был в этом богатый опыт, получалось на редкость трогательно. – Я в муках рожала Роберта…
– Под наркозом ты лежала! – Хаферкамп махнул рукой шоферу, ожидавшему внизу с распахнутой дверью. – А потом у тебя были три кормилицы для любимого малыша, потому что твои соски были слишком чувствительны…
– Свинья!
Больше Матильда Баррайс не произнесла ничего. Но в это последнее слово она вложила все свое высокомерие. С гордо поднятой головой она спустилась по лестнице и села в большой «кадиллак». Шофер захлопнул дверцу, обежал машину, и роскошный лимузин беззвучно покатил к воротам. Матильда Баррайс не обернулась, она была глубоко оскорблена.
Ее напряжение прошло, когда замок Баррайсов скрылся из виду. Тогда она вздохнула и превратилась в добрую пожилую женщину, предвкушающую поездку на юг, на лежащие вечно под солнцем Канарские острова.
Для нее действительно наступило облегчение, потому что она уезжала от своего сына, которого боялась.
Тем временем Теодор Хаферкамп разговаривал по телефону с доктором Дорлахом. Адвокат был в Эссене и вел переговоры с прокуратурой, впрочем, с мизерными результатами. Боб оставался в заключении, но прокурор уже потерял часть своей уверенности. Доктор Дорлах огорошил его резонным доводом. Два дня подряд сторожа на заводской стоянке проверяли машины всех работников, прибывающих и в первую, и во вторую смены.
Результат: на тридцати девяти машинах были шины марки Пирелли.
– Таким образом, раз вам так угодно, вместе с Бобом Баррайсом во Вреденхаузене существуют сорок подозреваемых, если мы будем опираться только на следы шин, – аргументировал доктор Дорлах.
Его подсчеты впечатляли, и он это знал. Старший прокурор пообещал обсудить дело с коллегами.
– Один – ноль в нашу пользу! – радостно сообщил доктор Дорлах по телефону. – А как ваши успехи, господин Хаферкамп?
– Матильда летит курсом на Тенерифе. А я должен буду подстегнуть свой коллектив.
– Это так уж необходимо?
Хаферкамп решительно кивнул головой, хотя доктор Дорлах не мог этого видеть: