Человек-землетрясение

Гельмут сразу поднялся, когда в комнату для свиданий ввели Боба. На этот раз около двери внутри помещения остался стоять охранник, поскольку это был не визит адвоката. Боб медленно подошел к столу, отделявшему его от Гельмута.

– Добрый день, Боб, – приветливо сказал Хансен.

– Добрый день, скотина!

– Ошалел в тюрьме?

Боб ухватился за крышку стола. Охранник предупредительно кашлянул.

– Я этого не сделаю, вахмистр, – глухим голосом произнес Боб. – Столом эту тварь не убьешь. Слишком быстро, да и ненадежно. Посмотрите на него, вахмистр. Вот как выглядит человек, который благодаря лизоблюдству становится миллионером, выживает законного наследника из дома, из всех его владений, и при этом весь мир считает его образцом порядочности. Он ходит в церковь, женится, наплодит детей, будет осмотрительно управлять предприятиями Баррайсов, делать пожертвования от излишков, все новые слои общества будут ему обязаны, он будет тайно изменять своей любимой жене Еве – хотя нет, это он не будет, его мораль не позволит ему выходить за рамки супружеской половой жизни, после каждого оргазма он будет громко кричать «Аллилуйя!» и благочестиво смотреть на небо. Он будет приумножать благосостояние своих рабочих и служащих, продолжать традицию дяди Хаферкампа писать изречения на пакетах с деньгами, у него никогда не будет забастовок на фабриках, и в один прекрасный день он умрет в своей постели со сложенными ручками, как и вступил когда-то в этот мир. А кто он такой на самом деле? Негодяй, подлец, гоняющийся за наследством, экскременты которого покроют позолотой, поскольку они так хорошо вписываются в буржуазный ландшафт! Вахмистр, я хочу уйти, я начну блевать, если буду дальше смотреть на этого парня.

– Это все? – спокойно спросил Гельмут Хансен.

– На сегодня – да. Еще помочиться могу на тебя. У меня как раз давление в мочевом пузыре.

– Посмейте только! – предостерег от двери охранник. Боб Баррайс хрипло засмеялся:

– Не бойтесь, дорогой. Даже такой человек, как я, имеет понятие о культуре. Это было сказано в переносном смысле. Мой лучший друг Гельмут Хансен, дважды спасший меня, поймет меня, не так ли?

– Нет.

– Нет? Тебе что, большие деньги в голову ударили?

– Ты неверно оцениваешь ситуацию, Боб.

– Я ее оцениваю так, как мне изложил доктор Дорлах. Дядя Хаферкамп вычеркнул меня.

– Официально.

– Вот именно.

– Я пришел, чтобы объяснить тебе тонкие нюансы. Сядь, Боб.

– Зачем? Мне стоя сподручней ненавидеть. Хансен взял стул и сел. Затем он положил руки на стол и сложил их. Боб Баррайс криво усмехнулся:

– Внимание! Сейчас начнется. Церковное песнопение, исполнитель: Гельмут Хансен. Текст: «Веди нас, Иисус!» О Боже, что мне делать, если мне действительно хочется блевать?

– Сядь! – Это было произнесено в приказном тоне. Боб склонил голову на плечо и сощурил глаза.

– Повадки владельца концерна. Нет!

– Ну тогда стой, ты, идиот! Во-первых, я не наследник баррайсовских заводов, а только управляющий ими после смерти дяди Тео.

– Это одно и то же. Ты определяешь, что я могу делать. Ты выделяешь мне деньги, которые мне принадлежат! Ты дирижер, а я, которому принадлежит и оркестр, и зал, и весь город, где находится зал и играет оркестр, смею только переворачивать ноты, когда ты свысока махнешь мне палочкой. Как сейчас господин Хаферкамп, точно так же.

– Чтобы не разрушить заводы.

– Я главный разрушитель, так?

– Да.

– Ты, говно! Я – Баррайс, а не ты!

– Когда предприятия приобретают такие масштабы, имена уже не играют роли. Речь идет не об имени, а о тысячах рабочих мест, о благосостоянии семей. Заводы Баррайсов имеют социальную миссию.

– Дядя Теодор, но на тридцать пять лет моложе. Только у него на первом плане были не социальные задачи, а семья. Первобытная ячейка человечества, как он это называет. Ты даже дядю Теодора переосмысливаешь? И он тебе это позволяет?

– Мы пытаемся спасти тебя, Боб.

– О господи, опять спасают! Святы, святы Баррайсы из Вреденхаузена, избранные среди великодушных… мы еще поговорим об этом. Как поживает Ева?

– Мы хотим пожениться на Рождество.

– Тогда подкрути гайки судьбы, чтобы на Рождество я еще сидел в камере сто четырнадцать, а то все полетит в тартарары. Я клянусь тебе изнасиловать Еву. Какова клятва?

– Ты действительно спятил тут. Я не принимаю это всерьез. – Хансен поднялся. Слова его были неправдой, по глазам было видно, насколько серьезно он отнесся к словам Боба. Никто так хорошо не знал Боба, как он, никому в такой степени не было известно, на что способен Боб Баррайс. – Все мы стремимся добиться для тебя самого лучшего: дядя Теодор, доктор Дорлах и я.

– Спасибо. – Боб Баррайс низко поклонился. – А я ненавижу вас всех…

В этот же день перед шефом Первого комиссариата сидел плачущий, дрожащий старик, он беспрестанно сморкался в свой платок, тер глаза и продолжал беззвучно плакать, безутешный в своем немом отчаянии. Когда крупные слезы катились по его морщинистому бледному лицу, к горлу подступал комок даже у такого видавшего виды человека, как Ганс Розен, в течение десяти лет возглавлявшего комиссию по расследованию убийств.