Человек-землетрясение

– О нет! Я всегда сначала спрашиваю о таблетках, а если она их не принимает, ей приходится довольствоваться прерванным актом… – Боб довольно ухмыльнулся. У Теодора Хаферкампа покраснели уши – верный признак того, что внутри он кипел. – Спрашивай дальше, дядечка.

– Опять новую машину?

– Не отгадал.

– Что же тогда?

– Я хотел бы поговорить с доктором Дорлахом, вот и все. И один.

Хаферкамп помедлил. «Что скрывается за этим? – размышлял он. – Почему он приехал на поезде?» Еще не был забыт скандал с Лутцем Адамсом; хотя никто не упоминал больше о нем, но доброжелатели (такие находятся всегда и повсюду, готовые за рукопожатие шефа с радостью и в штаны помочиться) рассказывали ему, что старый Адамс все еще бегал по округе и просил помочь ему уличить убийцу Боба Баррайса. Пора действительно направить его в какое-нибудь заведение, не в психушку, а в приличный частный санаторий с прекрасным обслуживанием. Фабрики Баррайсов это бы оплатили по статье социальных расходов. И финансовый отдел принял бы в этом участие. – Речь идет об имени нашей семьи? – спросил Хаферкамп.

– Твоя самая большая забота, не так ли?

– Разумеется. Имя Баррайсов было, есть и будет незапятнанным.

– И тут приходит такой паршивый пес, как я, и обгаживает его. Ты мученик, дядечка.

Хаферкамп покинул библиотеку, и вместо него весьма поспешно, уже через две минуты, как установил Боб по часам, вошел доктор Дорлах.

«Ага, теперь они зашевелились, – радостно подумал Боб. – Я открыл бьющий родник: белоснежная семейная честь».

– Вы хотели поговорить со мной, Боб? – Доктор Дорлах прислонился к камину в том же месте, где только что стоял Хаферкамп. Между Дорлах и Бобом установился дружеский тон – они слишком много знали друг о друге, чтобы позволить себе враждебность.

– Я хотел попросить вас связаться с доктором Самсоном. Вы знаете Самсона?

– Если вы имеете в виду того, который работает на Чокки…

– Да, его. Он будет представлять интересы Чокки в одном деликатном деле.

– В котором вы замешаны?

– Нет. Я был в Каннах. Это вам известно. И вы должны сказать доктору Самсону, как бы ни развивались события, что я был в Каннах, и нигде больше.

– А что произошло в действительности? – Доктор Дорлах наклонился, взял сигару из ящичка кедрового дерева и закурил ее. Этим он дал Бобу время подумать, окупится ли доверие. Сквозь дым первой большой затяжки он посмотрел на молодого Баррайса: – Ну? Какое оружие мне выбрать. Деньги или параграфы?

– Ни то, ни другое. Ложь, опровержения, угрозы подать иск за клевету. – Боб Баррайс наслаждался растерянностью доктора Дорлаха. – Я вам все расскажу, доктор. Но, если хоть один звук вырвется из этой комнаты, все узнают, что вы каждую субботу спите в Эссене, в гостинице «Рурская жемчужина», с фрейлейн Хильман. По воскресеньям с ней спит дядя Теодор. Я не думаю, что в этом вопросе вы могли бы договориться…

– Я всегда знал, что вы свинья, Боб.

– Знание – сила! Не будем забывать эту мудрость. Так вот, слушайте, доктор…

Через полчаса доктор Дорлах распрощался и ушел с приема. Он выглядел несколько бледным и рассеянным. Хаферкамп, провожавший его к машине, – это была единственная возможность поговорить наедине – спросил без обиняков:

– Что он натворил?

– Ничего.

– Не говорите ерунды, доктор. Я же вижу, что вы выведены из равновесия. Это может таить опасность?

– Нет.

– Вы гарантируете?

– Я могу за это отвечать. «Пока еще, – подумал доктор Дорлах. – Сегодня еще могу. Но сколько времени понадобится этому Бобу Баррайсу, чтобы превратить всех нас в развалины?»

Он быстро отъехал, и Теодор Хаферкамп глядел ему вслед, пока красные задние огни не скрылись в ночи.

«Что-то должно случиться, – сказал он себе. – Боб Баррайс никогда не должен унаследовать предприятия. Что же, все мы напрасно вкалываем?»

Перед верхней прихожей, в которую выходили комнаты его матери, Боб натолкнулся на Ренату Петерс. Она явно караулила его.

– Мама в своем салоне? – спросил он.

– Нет. Она заперлась. – Рената Петерс загородила Бобу дорогу, когда он хотел мимо нее пройти в спальню матери. – Не ходи, Роберт. Не делай этого…

– Чего? – Боб резко остановился.

– Твоя мать боится тебя. Она не желает тебя видеть, во всяком случае не сегодня. Она плачет…

– В другом состоянии я ее и не видел. Слезы на глазах, задушевный голос, олицетворенная «Матер долороза».[5] Значит, она не хочет меня видеть?

– Нет, Роберт.

– Но именно сегодня она нужна мне.

– Тебе нужна твоя мать? Это что-то новое.

– Я хочу только посмотреть на нее… хочу молча посмотреть на женщину, в чреве которой я вырос и которая выдавила меня потом из себя в эту гнусную жизнь! Я хочу посмотреть на нее, чтобы почерпнуть силу. Силу ненависти. Это единственное, что вдохновляет меня.

– Ты действительно внушаешь страх, Роберт.

– Ты тоже боишься? Моя Ренаточка, так тщательно мывшая славному мальчику штучку, которую так страстно желала тетя Эллен? Когда ты, собственно, заметила, что мальчуган превратился в мужчину? Никогда, скажи, никогда? Вы все это не заметили. Сколько тебе сейчас лет?

– Сорок три. – Она покачала головой. – Во что ты превратился?