Человек в степи

— Э-э… — оставляет работу плотник. — Выслушивать презираете, а сами мелете глупости. Шапку чего на постель кинули? На гвоздик бы вон, культурнее… Значит я, поскольку закомандировался на стройку, дурак. А вы умный. И коровы ваши прекрасные. А наши, нехай барышня не обижается, дерьмо. Для них можно и лунными ночами хлева достраивать, и по непогодке, как нонче. Сойдет. Не повыздыхают. — Он отшвыривает пилу, мешающую жестикулировать. — Телята ваши прелестные! — входит он в раж. — А хозяйнуете… опять же при барышне объяснить неудобно!..

Оживленный руганкой, будто целебным напитком, он молодеет, румянец вспыхивает на его щеках.

— Гордости, — режет он, — не имеете. Стоите американским наблюдателем! И не стрижите глазами! Люди заявления пишут, им за великую честь, а он…

— Он про директора эмтээс, как тот курсы выселял, читает, — хмыкает девушка.

Животновод обмеряет взглядом шофера.

— Спектакль, Федор Трофимович, устроили?

— Гаврил Степаныч, старик ведь прав, можно найти выход. А помощь нужна — вы же знаете, парторганизация поможет.

— Мне одна помощь — не мешайте работать!

— Ого! — ликует плотник. — Далеко уедешь — организацией кидаться!

— Бабку дома учи!

Животновод, грохая дверью, выходит.

В вагончике становится тихо. Только дождь, меняя направление от ударов ветра, сыплет то по одной, то по другой стене, резко, словно чем-то сухим.

Плотник, только-только разогнавшийся ругаться, огорченно озирая захлопнувшуюся дверь, вздыхает:

— Гад, не человек…

— Нет, — отмахивается шофер. — Просто он еще на обкатке.

— Чего?!

— Ну, мотор неразработанный. Не втянутый в скорости… Обкатанному чуть дай искру — живет! А этого потей-покручивай. Есть такие. Ему влияние нужно.

— Тьфу, — шваркает плотник подпилком. — Ему хозяин оскорбления наносит, а он про обкатку, про влиянье… Дрючком такого — и квит.

Шофер никак не может согреться, зябко трет ладони.

— Полагается, батя, гибче реагировать, — произносит он.

— Подлаживаться? Боишься, попрет с работенки?

— Не. Надо развивать его.

— Что ж ты тут не развивал, когда он на тебя кидался? Сколько возишь, а досе не развил?

— Конечно, — вмешивается девушка. — Вместе ведь находитесь! У нас на курсе была одна, не хотела направление на Сахалин брать; бюро поручило — я за час сагитировала. Не беспокойтесь, нашлась.

— Ладно, — останавливает ее шофер. — Мы, папаша, с ним только после укрупнения. Он соседский. Слабина там была с беспартийными. Необкатанный он. Говорю тебе — есть такие.

— Просто гадюка — и все! — повторяет плотник.

Парень начинает злиться, дергает вспухшим от гриппа носом. — Тебе, отец, одно, а ты чисто барашка. Знаешь, какие у него доходы! Со всех районов к нему, как в институт, за опытом ездят! Минус только, что уперся в одно животноводство — и все.

— Ху-ты, господи! А во что ж ему, раз так, переться? Он же не полевод.

— Ты, черт, то в один край, то в другой… Гаврил Степаныч живет по заведенному правилу. А у нас кругом ломаются те правила. Сам ты говорил: здесь только кобец водился, а вон глянь…

Вдали над волнами мелькает чайка. Преодолевая ветер, она долго стоит на месте, то спадая вниз, то поднимаясь, махая крыльями; наконец, видно найдя слабину в воздушных струях, пробивается вперед — и вдруг, мах за махом, начинает набирать высоту. Шофер, щурясь, смотрит.

— Между прочим, лебедя еще нет? — спрашивает он..

— Не слыхать.

— Будет, вода здесь широкая, — гулко кашляет шофер. — Откудова этот чертов грипп взялся?

Он лезет в карман и, стыдливо косясь на девушку, зажимая мокрый, грязный, как глина, комок платка, гулко сморкается, затем произносит:

— Гаврил Степаныч привык от сих до сих. А взлететь, понимаешь, враз и то обхватить умом, и тут же, у подъема, второе — тут извиняйте: нема такого, чтоб с заглядом!..

— Значит, он без этого, — плотник щелкает пальцами, — без мечтанья?

— Без перспективы, — уточняет девушка.

— Ну да, — кивает шофер, — работать надо вокруг человека. Он прохаживается по вагончику, объясняет: — Трудно. Характер у него — ого! Всю жизнь никто ему поперек, ни полмиллиметра. А теперь все наше бюро вынуждено им заниматься.

— Садитесь на мое место… Теплее, — подвигает девушка шоферу свой чурбак.

— Ничего, тёпло. Ты бы, дед, чем лаяться, лучше б сказал ему с убедительностью.

Шофер все-таки садится на чурбак, вытянув толстые губы, задумывается.

— У нас дома, — говорит он, — решение есть по Гаврилу Степанычу — учить. Образование у него высшее, но давнишнее.

Входит животновод. Все умолкают. Шофер вглядывается сквозь мокрое стекло в дамбу. Равнина за нею ископана, выбранные для насыпки откосов котлованы еще не поросли травой, а сама нефтяно-черная от дождя дамба не успела порасти, чернеет, как бы не войдя еще в окружающий пейзаж. За нею — скучная солонцовая равнина, покрытая мясистыми, бородавчатыми кустиками красной от холода, приземистой солянки, а дальше, по всему горизонту, тянутся высокие бугры.

Старик точит пилу. Из-под напильника при каждом его ходе скупой щепоткой сеется стальная пыльца.

Шофер спрашивает:

— А что ж вы, плотники, тут мастеруете?