Человек в черном

– Если мы должны принять милостыню, то я по крайней мере желала бы знать руку, подающую ее, – отвечала она. – Больше я ничего не скажу.

– Когда тебе будет столько же лет, сколько мне, – сказала мадам Марильяк, – ты не будешь рассуждать так резко, как теперь. Мне многому пришлось научиться, – продолжала она, обращаясь к Стелле, – и я думаю, это послужило мне на пользу. Я не была счастлива в жизни…

– Вы были мученицей всю свою жизнь! – сказала девушка, не будучи в силах сдержать себя. – Отец! Отец!

Она отбросила от себя работу и закрыла лицо руками.

Слабая мать впервые заговорила строго:

– Пощади память отца! – сказала она.

Бланш вздрогнула, но промолчала.

– У меня нет ложной гордости, – продолжала мадам Марильяк. – Я признаюсь, что мы в нищете, и без дальнейших вопросов благодарю вас, дорогая мисс, за ваши добрые намерения. Мы перебиваемся кое-как. Пока глаза мои служат мне, работа дает нам средства к жизни. Моя старшая дочь зарабатывает кое-что уроками музыки и вносит свою долю в наше бедное хозяйство. Я не отказываюсь наотрез от вашей помощи, но говорю только: мы еще попытаемся пробиться сами.

Едва она проговорила это, как слова, долетевшие из соседней комнаты, прервали ее и повели к последствиям, которых присутствовавшие не предвидели. Из-за легкой перегородки, разделявшей комнату, вдруг раздался пронзительный голос, похожий на визг.

– Хлеба! – кричал кто-то по-французски. – Я голоден. Хлеба! Хлеба!

Дочь вскочила.

– Вот, он выдал нас! – воскликнула она с негодованием.

Мать молча встала и отворила шкаф, стоявший как раз напротив Стеллы. Она увидела две-три пары ложек в вилок, несколько чашек, блюдечек и тарелок и сложенную скатерть. Кроме этого на полках не было ничего, не было даже черствой корки хлеба, которую искала бедная женщина.

– Пойди, душа моя, успокой брата, – сказала она, запирая шкаф с таким же терпением, как всегда.

Когда Бланш вышла из комнаты, Стелла вынула портмоне.

– Ради бога, возьмите что-нибудь! – вскричала она. – Я предлагаю вам с полным уважением, я предлагаю вам взять взаймы.

Мадам Марильяк ласково сделала знак Стелле, чтобы она закрыла портмоне.

– Не расстраивайте себя из-за пустяков, – сказала она. – Булочник поверит нам, пока мы не получим денег за работу, и дочь моя знает это. Если вы не хотите сообщить ничего больше, скажите по крайней мере ваше имя? Мне тяжело говорить с вами как с совершенно посторонней.

Стелла тотчас исполнила ее просьбу. Мадам Марильяк улыбнулась, повторяя ее имя.

– Между нами есть некоторая связь, – сказала она. – И у нас, во Франции, новорожденным тоже дают это имя. Здесь, на чужбине, оно звучит как родное. Дорогая мисс Стелла, мальчик мой, испугавший вас, прося хлеба, снова заставил меня вернуться к самой тяжелой из моих забот. Когда я думаю о нем, я почти готова преодолеть чувство, удерживающее меня… Нет, нет! Спрячьте портмоне. Я не настолько бессовестна, чтобы занять сумму, которую никогда не буду в состоянии возвратить. Я расскажу вам, в чем состоит мое горе, и вы поймете, что я говорю серьезно. У меня было два сына. Старшего – самого лучшего и любящего из моих детей – убили на дуэли.

При этом внезапном сообщении у Стеллы вырвался крик сочувствия, который она не в состоянии была сдержать. Теперь, в первый раз, она поняла упреки совести, мучившие Ромейна, с такой ясностью, с какой не понимала их во время рассказа леди Лоринг о дуэли. Приписывая впечатлительности молодой девушки эффект, произведенный ее словами, мадам Марильяк еще увеличила затруднительное положение Стеллы, начав извиняться.

– Мне так досадно, что я напугала вас, – сказала она. – В вашей счастливой стране такая ужасная смерть, как смерть моего сына, неизвестна. Я должна упомянуть о ней, иначе вы бы не поняли то, что я вам расскажу. Но, может, мне не стоит продолжать рассказ?

– Нет, нет! – быстро сказала Стелла. – Прошу вас, продолжайте!

– Сыну моему, который теперь в соседней комнате, всего четырнадцать лет. Богу угодно было наложить тяжелое испытание на невинное дитя. Он уже не приходит в себя с того ужасного дня, когда последовал за дуэлянтами и был свидетелем смерти брата. Вот, вы опять бледнеете! Как я поступила необдуманно и жестоко! Мне следовало бы помнить, что вы в своей счастливой жизни не слышали о таких ужасах!

Стараясь овладеть собой, Стелла пыталась жестом успокоить мадам Марильяк. Девушка знала теперь, что голос, доносившийся из соседней комнаты, был тот самый, который преследовал Ромейна. В ее ушах звучала не просьба о хлебе, а слова: «Убийца! Убийца! Где ты?»

Стараясь побудить мадам Марильяк прервать невыносимое молчание, она повторила:

– Продолжайте, прошу вас, продолжайте!

Тихий голос вдовы действовал на нее успокаивающе, и ей хотелось снова испытывать его влияние.