Человек с яйцом: Жизнь и мнения Александра Проханова

Вообще, скобельцынская компания оформила в его сознании именно эту компоненту: бескорыстная любовь к родному этносу, избыток чувств по отношению к сдержанной, не сказать фригидной, красоте русского ландшафта, к лицам, благодарность за то, что здесь, вокруг Пскова, сохранилось множество материальных свидетельств древности культуры этноса. Действительно, если страна в целом скорее напоминает недавно образовавшуюся пустыню без видимых доказательств древности существования, то Псков — место, где тысячелетнюю русскую историю можно разглядеть довольно отчетливо.

Изборская крепость, 30 км от Пскова, похожа на разрушенную ТЭЦ: полые башни-градирни и полуразвалившаяся стена, поросшая бурьяном. Видно, что электричество это сооружение больше не вырабатывает, но и здесь продолжается жизнь: проходят похороны. В местную церковь мы заглядываем аккурат в момент окончания отпевания, серьезные родственники несут фиолетовый гроб. «Еще одного псковича свезли в Англию», — шепчет Проханов.

От Изборска начинается трехкилометровая «тропа здоровья» в деревню Малы, о чем и информирует жестяной щит с картой-схемой. Дорожка огибает кладбище, утыканное красивыми узорными крестами, где мужики уже вырыли могилу для обитателя фиолетового гроба и расположились с водкой, и зря — не успеют: через пять минут процессия будет на месте. Дальше тропинка вьется вдоль живописных, без всяких скидок на локальные мерки, мест, в том числе Труворова городища, где дыбится из-под земли невероятно древний, по здешним понятиям, Труворов крест. Над обрывом высится крепкая русская церковь с ливонскими, как на плащах тевтонских псов в «Александре Невском», крестами. «Вот тут, на юру перед церковью, — показывает Проханов, — в войну было немецкое кладбище, для солдат, которые в 1941-м наступали на Псков. А потом наши танкисты тут покрутились — одни зубцы каменные от плит остались».

От церкви открывается чрезвычайно насыщенный пейзажный вид на так называемое Труворово городище. Из пронзительно синих северных небес лупит по складкам местности зимнее солнце — так интенсивно, что невооруженным глазом видно, как по краям пространство сворачивается в свиток. Здесь действительно любопытный ландшафт — разнообразный, изрезанный, особенно драматично выглядящий в декорациях «стальная голубизна северного неба».

Нам еще придется говорить о том, что Проханов — советский Пруст; если принять это анекдотическое утверждение всерьез, получается, что Псков — это что-то вроде прохановского Комбре. Он опрокидывается в него чаще, чем можно предположить. Как у всех людей, склонных к конспирологическому сознанию и мифологизированию повседневной жизни, для Проханова важна топография, «святые места». Он «постоянно в них возвращается», склонен приезжать туда «на дезактивацию»: «очищаться» от сцен пыток, смертей, скандалов. Псков — анти-Чернобыль, красный угол в его психическом жилище, и одновременно запасной аэродром, то, чем у буржуа бывает купленная про запас квартирка в Европе. В кармане у Проханова всегда лежит авиабилет туда с открытой датой: достаточно споткнуться о какой-то черепок в дорожной пыли, и вот уж Коробейников, Стрижайло, Белосельцев ни с того ни с сего погружаются в стопятидесятистраничный обморок. Это действительно похоже на «В поисках утраченного времени», за тем исключением, что для того, чтобы выйти из этого штопора, Прусту едва ли пришло бы в голову воспользоваться типично прохановским приемом: загостившегося в Пскове героя (и сбившийся с курса сюжет) прилетают спасать два генерала КГБ, которые чуть ли не за руки — за ноги выкидывают его обратно в Москву.

Спустившись в одну из здешних лощинок, обнаруживаем «Мальской погост» — каменный деревенский храм с голубыми куполами и золотыми крестами, отнесенная чуть в сторону звонница и собственно погост, кладбище. Звонница, поясняет Проханов, — типично псковская: плоская плита с тремя прорезями-окнами для колоколов. Он знает все ее паспортные данные — сам обмерял.

«Малы — моя матка духовная. Там я зачинался». Там, судя по «Господину Гексогену», «ему было уготовано место священника». Оттуда, надо полагать, его псевдоним «Александр Малов», которым он будет подписывать иногда свои репортажи. На тамошнем кладбище, в юности, он хотел, чтобы его похоронили. Надписи на могильных плитах здесь в основном сделаны латиницей, потому что населяли эти места сету, православные эстонцы: Alexandr Yansmaa, Pyotr Sokk и т. п. Вообще-то это бывшие эстонские земли. Странным образом в этом месте возникает пронзительное чувство уязвимости и конечности страны: этот территориальный раритет с латиницей на могилах и каменицами из известняка слишком лакомый кусок для чужого глаза, и утрата его была бы крайне болезненна. Не исключено, мой проводник тоже ощущал нечто подобное, спросить его об этом мне показалось неловким.

Малы. Колокольня.