Человек с горящим сердцем

Пробивая путь через горы, река порой сужалась и тогда бурно кипела меж скалистых, почти отвесных «щек». Высокая вода прятала в тесных проходах острозубые пороги — шиверы. Над поверхностью они показывались лишь поздним летом, когда вода спадала. Поток вскипал над огромными камнями, образуя водовороты. Душа замирала, когда паузок проходил опасные места.

У села Жигалово, где Лена глубже, ссыльных перевели на баржу. Впереди пыхтел буксир, и дым из его высокой трубы окутывал баржу, которую он тащил по реке. На берегах — сёла Шамановка, Суровское, Боярское. Ссыльных начали тут же высаживать мелкими партиями. Из разговоров с местными жителями — они выходили встречать баржи со ссыльнопоселенцами — Федор узнал, что и коренным жителям этого таежного края не сладко живется.

В Усть-Куте, верст за семьсот от Иркутска, высадили последних поселенцев. Часть отправили в Илимск, а Сергеева и еще семнадцать человек повезли через хребты, тайгу и горные реки в низовья Ангары. Братский острог остался в стороне, много южнее. Шли пешком, ехали на лошадях, плыли на юрких шитиках — небольших плоскодонных суденышках.

— Да это же конец географии, братцы! — изумлялся Федор.

— Тут нам и помереть, — помрачнели его спутники.

После месяца изнурительного пути ссыльные добрались до села Воробьеве на левом берегу Апгары. Начальник конвоя сказал: — Ищи, посельга, жилье и работу... Здешней житухи вам вверх кореньями не перевернуть! Скореича самим панафиду споют. Тута известная арифметика!

На третий день Федор писал Дарочке:

Дорогая сестра! Позавчера прибыл сюда... Глушь здесь изрядная. До ближайшей почтовой станции больше ста верст. В селе 60 дворов. Огромная река. Около нас ее ширина 2 версты и 860 саженей. Не желал бы я кувыркаться в ней в скверную погоду... Завтра иду на расчистку леса. Взялись по 16 рублей за десятину.

Твой Федя.

ПОБЕГ

«Покориться судьбе поселенца? Никогда! Припасти денег, теплой одежды и бежать еще до заморозков», — твердо решил Федор.

Корчевал у воробьевских кулаков лес, косил сено, рыбачил и плотничал, а по вечерам доставал из сундучка карту и подолгу ее разглядывал, что-то прикидывая и озабоченно шепча. Предприятие, конечно, рискованное. Возвращаться в Иркутск тем же путем нельзя — около тысячи верст, везде стражники. А вот напрямик, к чугунке, верст на триста меньше. Однако этот путь неизвестен.

Он писал о своих отчаянных вылазках Фросе:

Скверно без компаса. Я раз четырежды возвращался к тому же месту, а был всего в 8—10 верстах от села. Измучился, обозлился, но в конце концов выбрался на место... Солнца не было, шел как раз дождь. Если бы пришлось верст 60—80 идти тайгой без определенной дороги, вряд ли дошел бы... По солнцу, по звездам я свободно нахожу направление...

Ссыльные отговаривали Федора от безумной затеи. Надо осмотреться, а если уж бежать, то весной. Пугали голодом, холодом, дальним бездорожьем и каторжниками-варнаками, разбойничавшими в тайге.

Но Федор упрямо стоял на своем. Пан или пропал! Нет охотников бежать вместе с ним сейчас? Сам уйдет. Экономил на еде, даже на жилье — спал на сеновале.

Для пробы решил «прогуляться» в Нижне-Илимск на почту. Туда и обратно — двести верст. В пути застало ненастье. Хлестал дождь, пронизывал холодный ветер, ноги скользили по каменной осыпи. Верст через сорок сапоги — его великолепные сапоги! — пришли в негодность. Перекинув их через плечо, пошел босиком. В селе Тубановском ссыльные снабдили Федора арестантскими котами.

На почте — ни писем, ни денег, но «моцион» оказался полезным. Репетиция... Только бы не заблудиться, не попасть в руки полиции! Мысль о зимовке в селе Воробьево приводила его в бешенство.

В конце августа Дарочка прислала пятнадцать рублей. Пятерку спрятал, а «красненькую» при десятском, который следил за ссыльными, отдал казначею коммуны и для отвода глаз сказал:

— Моя доля на зимние харчи. А завтра пойду недельки на две в село Карапчинское. Обещали там плотницкую работу — избу ставить.

Не было силы, которая могла бы его теперь остановить. Набив котомку сухарями, уложив туда запасные сапоги и костюм, нож и смену белья, он спустился к Ангаре. Помахав товарищам, стоявшим на скалистом обрыве, он прыгнул в лодку-стружок старого Петрована, с которым уговорился накануне. Тот понимающе глядел на беглеца: