Человек с горящим сердцем

И у Бассалыго зародилась мысль освободить Артема из пермской тюрьмы. Оружие-то есть! Пальчевский и его отчаянные дружки горячо ухватились за эту идею. Все равно больше нельзя оставаться в Харькове.

О замысле Бассалыго стало известно охранке. В адрес пермских жандармов полетело секретное письмо с пометкой: «Весьма нужное».

По вновь полученным агентурным сведениям, неизвестное лицо, носившее революционную кличку « Артем», содержится под стражей в пермской тюрьме, причем один из единомышленников его, проживающий ныне в Харькове, бывший студент Дмитрий Николаев Бассалыго, намеревается выехать из Харькова в Пермь с целью организации устройства побега означенному «Артему».

Приметы «Артема» следующие, относящиеся к 1906 году: лет 22—24, русый, без усов и бороды, нос довольно большой, лицо чистое, свежее, выражение вдумчивое, тип актера...

Если по указанным выше данным личность «Артема» (он же, возможно, Тимофеев) не может быть установлена, то прошу Ваше Высокоблагородие препроводить мне фотографию на предмет опознания личности «Артема» путем предъявления карточек филерам и агентуре.

И завертелась полицейско-судейская карусель вокруг Федора, лежавшего на смертном одре.

Приметы «харьковского Артема» не совпадали с приметами предполагаемого «пермского Артема» — ныне бородатого полутрупа с искаженным болезнью лицом. Но по фотокарточке и записям, сделанным во время ареста, приметы сошлись. Так вот кто этот Александр Иванович, Непомнящий, Федор Сергеев! Артем, фигурирующий в партийных протоколах; Артем, ускользающий от жандармов из разных городов и вот уже два года не раскрывавший в тюрьме свое истинное лицо!

Пока суд да дело, охрану в больнице усилили, а Харьков и Пермь стали спорить; кому судить Артема-Сергеева? Впрочем, серьезными уликами ни одна сторона не располагала. И следователи стали склоняться к мысли о том, не лучше ли выждать; авось эта распря меж губерниями разрешится смертью подсудимого.

Но Федор не умирал.

Одному сердобольному вору из выздоравливающих вздумалось покормить Федора супом. Другой уголовник прикрикнул на него:

— Сдурел! Температура за сорок, а ты ему ложку в рот!

Но тот не послушался. К изумлению всех больных, умирающий вдруг, не открывая глаз, втянул в себя варево. Ложку за ложкой глотал кашу, сладкий чай.

Доктор не мог надивиться странному тифозному больному. Сознание затемнено, температура высокая, а пищу принимает.

И к постели Федора потекли передачи — политические делились последним.

Наступил день, когда больной открыл глаза, и дело пошло на поправку.

Больные радовались, как своему собственному выздоровлению:

— С воскресением из мертвых, Громогласный!

— Дашь еще духу царю и всем его драконам? Валяй!

Федор блаженно улыбался, но ничего не слышал. Оглушила хина, которую пил от цинги. Как только рука смогла держать перо, отправил Екатерине Феликсовне длинное письмо.

...и теперь еще почти ничего не слышу. Но зато, если закрою глаза, могу себя вообразить, смотря по настроению, на берегу моря или в лесу, — такой у меня шум в ушах. Теперь цинга, в сущности, тоже прошла, остались аппетит и слабость... Ужасно скудно кормят: после обеда можно съесть без труда фунт хлеба... Я страстно стремился поправиться. Ведь меня уже считали обреченным, целый месяц бессознательного состояния.

Нурока[4]я получил. Пока его оставляю в покое, потому что еще не могу заниматься: в ушах шум и голова побаливает. Я думаю через неделю взяться, к тому времени поправлюсь, потому что уж если сами болезни меня покинули, то их спутникам тоже делать нечего. Одно печально — суд откладывают и откладывают...

Передайте привет Шуре и всем Вашим.

Федя.

НА СЕВЕРЕ ДИКОМ...