Человек с горящим сердцем

Но Кабакову, как ни странно, прощали все, даже дерзкие речи в адрес императора и всевышнего. Мужиков сплачивала мечта о «крестьянском социализме» — наивная, утопическая, покрытая шелухой народничества, и тем не менее до смерти пугавшая царских сатрапов. Как же — мужичье требует национализации помещичьих, удельных, монастырских и — о ужас! — даже кабинетских, лично царских земель. Неприкосновенность освящена веками. Недаром власти окрестили бунтующую волость «Алапаевской республикой», а главу Крестьянского союза — «президентом», которого часто называли также Пугачевым. До сих пор мерещится им этот Пугачев… Страх царских чиновников был велик и понятен: Кабаков, этот мужицкий предводитель, все зауральские деревни взбаламутил, восстановил против властей. А если еще с социал-демократами стакнется?..

«Да, такой бородач способен любого мужика расшевелить, обратить в свою веру!» — тепло думал Федор о Гавриле Ивановиче. Всегда питал он слабость к прирожденным организаторам и трибунам из народа. Вспомнил свои беседы и споры с этим умным, но малограмотным алапаевским Пугачевым. Тот однажды признался: «Побыл в школе от рождества до масленицы, однако читать научился…» А теперь жадно хватается за любую подпольную брошюру, старается в ней разобраться, постичь программы разных партий — которая сподручнее для мужика? И говорить Кабаков наловчился, даже в Думе выступал! Оратор природный… Что это так, Артем убедился, слушая Гаврилу Ивановича на тайной сходке революционного актива рабочих и крестьян Алапаевска, устроенной на дальних от города берегах живописной Нейвы. Сосновый бор, скала Писанец с древними знаками и рисунками, высеченными рукой первобытного человека, причудливые разномастные камни, похожие на людей: Старуха, «вымазанная в тесто», краснолобый Старик, а вокруг них Ребята. Излюбленное место для маевок и отдыха алапаевцев…

«Очень тогда интересно говорил Гаврила Иванович! — усмехнулся Федор, на миг позабыв о боли. — Такие слова надолго врезаются в память: «У богачей прорва краденой у нас же земли, но они мужику лишь царствие небесное сулят… Дескать, там все, что положено человеку, получите! Дудки, пусть щас же отдают нам неправедно нажитые угодья. Сто лет ждем милости: не упадет ли с неба добро? Ан — нет! Земелька по-прежнему в их загребущих руках. Говорят: выкупайте! Но мы не пришлые из чужих краев, мы — здешние, и земля эта сто раз нашими мозолями обработанная. А дворянам и того мало — все еще вздыхают о крепостном праве, хоть и снова нас закабалили. Понаедали животы, упились нашим горем. Попы только евангелием потчуют: «Просите, и дастся вам, стучите, и отверзется». Мы, дураки, просим, стучимся и молим, а нам в ответ — молчок и ехидная насмешка. Нет, братцы, пришло время взять топор да ломать двери, силой брать землю! Нам и рабочие помогут…»

Кабаков глухо застонал. Федор спросил:

— За что же тебя, товарищ, так изуродовали?

— Пришли в избу арестовать, а я часа два собирался, все мешкал. Цельный взвод солдат заставил ждать… Куда мне спешить? Обозлились стражники, особливо пристав, но на людях не тронули — побоялись. После уж, по дороге отыгрались. Да еще тут, в «Николаевке», добавили по живому мясу…

Об истинной причине зверской расправы над ним Гаврила Иванович лишь догадывался. Нет, не зря палачи, когда пороли его нагайками, все приговаривали: «Вот тебе, богохульник, за церковные земли, а вот за непочитание святого сана! Кто же с кого первый шкуру сдерет — ты с нас или мы с тебя?» Слова, очень похожие на те, что Кабаков недавно бросил митрополиту Питириму, увидев его в кулуарах Государственной думы: «Если не отдадите добром крестьянину монастырских угодий — сами их отнимем, да еще с вас шкуру сдерем!» Да, выступления Гаврилы Ивановича на маевках и беспорядки на заводах были лишь поводом для ареста мужицкого депутата. Злопамятен владыка Питирим!

Прибыла комиссия — екатеринбургский прокурор, товарищ прокурора из Казани и важный чиновник из Перми. На их вопросы запуганная тюрьма ответила молчанием — оно было красноречивее жалоб и протестов. Только Сергеев, Гриша Котов и какой-то уголовник заявили об истязаниях и пытках.

Замученного палачами Кабакова высокой комиссии не показали. Вид его так наглядно изобличал здешние кровавые порядки, что тюремщики поспешили избавиться от страшного свидетеля. Темной ночью они выбросили чуть живого Гаврилу Ивановича в придорожную канаву, подальше от угрюмых стен «Николаевки». Надеялись — до утра не доживет, вот и концы в воду! Но бывшему члену Государственной думы повезло. Ехали в Верхотурье два татарина и обнаружили полумертвого человека. Люди сердобольные, они положили Кабакова на повозку и дома выходили.

А комиссия, закончив обследование «Николаевки», завела дело на ее администрацию. Трех жалобщиков решили перевести в городские тюрьмы, а Сергеева «порадовали» особо:

— Поправляйтесь! В Перми вас ждет суд. Обвинение готово.

Но не сказали главного: от Дарочки, ее мужа Юрия и Егора прибыло подтверждение: «Конечно же, это Федор, наш брат и зять!»