Человек против мифов

Факт этот настолько бесспорен, что его отрицание – средство подрыва совместных начинаний. Под таким прикрытием предатели и отступники, прокламируя одни и те же цели со всеми, делают все возможное для срыва дела. Они, например, "соглашаются", что фашизм должен быть разрушен, но они настаивают на том, что вместо войны фашистов надо одного за другим перевоспитывать. Таким путем, говорят они, мы одолеем фашизм, не нанося никому вреда. Разгорается дискуссия, а всегда можно сделать так, чтобы дискуссии продолжались бесконечно. Между тем прибывают фашисты собственной персоной с танками и артиллерией, и вопрос о том, кто кого должен перевоспитывать, сразу же становится вполне академическим.

Тактика подобного рода хорошо известна во всех организованных группах. Прием выставления блестящей альтернативы на то и создан, чтобы под видом призыва к действию удерживать от него. Альтернатива может оказаться действительно блестящей. В ней можно соединить все привлекательные черты на свете – доброту, честь, осуществимость. При отсутствии высшей проверки, а именно действительной применимости предлагаемой программы в данных обстоятельствах, всему этому блеску будет недоставать лакового покрытия, и группа, как Буриданов осел, умрет от голода между двумя равноотстоящими охапками сена.

* * *

3. Вообразим себе теперь того же самого привыкшего к болтанке человека вернувшимся домой из плавания и слегка переродившимся. Долгая череда подъемов и спадов отбила у него всякое чувство новизны жизни, зато он стал подмечать, что в различных волнах таится опасность. Ему теперь кажется, что в одном отношении все стороны вопроса очень сходятся: везде есть определенное количество ошибочности. Нельзя ли очистить стороны от ошибок и выровнять их в некоторое единство? Если всегда много что можно сказать в пользу той и другой стороны, почему не выделить это "многое" и не свести в единую теорию, единую программу? Наша пробка пропиталась эклектикой.

Приходится признать, что предположение об отсутствии всецело истинных теорий и о частичной истинности любой теории – вместе и осторожная, и благожелательная точка зрения. Она не оскорбляет ничьих чувств, потому что за каждым признает какую-то разумность; она и ничем не рискует, потому что везде видит недостаток последней точности. Сверх всего, в этой идее есть элемент сбережения времени: мы воздерживаемся от усилия поисков, анализа и систематизации истины и полагаемся просто на тщательный отбор результатов чужого труда.

Что ж, прежде всего я считаю очевидной неправдой, что во всякой теории есть ценные утверждения. Некоторые теории, пускай их и мало, монументально окаменели в своем заблуждении и способны растягиваться до поразительной длины без того, чтобы хоть где-то соприкоснуться с истиной. Интересно было бы узнать, например, какие положения наш философ-эклектик пожелает заимствовать из астрологии или магий чисел, чтобы обогатить свое мировоззрение. А какие тезисы он захочет избрать из фашистских доктрин доктора Геббельса?

Во-вторых, по сути дела, невозможно делать выборку из различных теорий, если заранее уже не обладать достаточно ясным представлением о положении дел. Чтобы выбирать, мы должны уже опираться на какой-то критерий, который позволит отделить истинное от лжи. В противном случае отбор будет беспорядочным, а конечный результат – смесью истины и заблуждения, которая едва ли будет отвечать нашим исходным целям. Но если для основательности выбора мы должны заранее обладать в некотором смысле истиной, то эту долю истины мы не можем получить эклектическими способами. Так что всякое применение эклектизма зависит от процесса обнаружения истины, который не может быть эклектичным. Человек широкого ума в поисках истины на разных сторонах должен сперва открыть, что такое истина, чтобы уже потом высчитывать, сколько истины содержит каждая сторона.

Сделав это, он обнаружит, далее, что стороны обнаруживают широкое расхождение в том, что касается истины. Оказывается, что составляющие цельную теорию утверждения никоим образом не обладают одинаковой важностью в составе теории. Некоторые жизненно важны для нее, без других она вполне может существовать. Есть теории, правильные в своих основных тезисах и ошибочные в некоторых деталях, а есть теории, ошибочные в своих основополагающих тезисах, но случайно правильные в некоторых деталях. Есть и такие, как я упоминал, которые ошибочны – и часто намеренно ошибочны – от начала до конца. Было бы причудливым упражнением в беспристрастности рассматривать все эти теории как одинаково интересные и одинаково ценные, с одинаковым количеством вкравшихся между разнообразными блестками ошибок.