Человек, который видел все

– Надеюсь, он хоть студентов моих учить не пытался.

Я почувствовал, как уголки моих губ поползли вверх, наверное, это я пытался улыбнуться.

Райнер рассказал, что знал одного информатора из ГДР. Тот написал донос на своего коллегу, который, перепив пива, вздумал критически высказаться о политике страны в сфере образования. И таких историй было много. Однако его заинтересовал мой вопрос о том, что есть нормальная жизнь.

На его взгляд, мы должны были оставить медицинский аспект в стороне и сосредоточиться на всем остальном.

– Скажите, Сол, какая она по-вашему – нормальная жизнь?

Для начала он сам принялся отвечать на собственный вопрос. Жилье. Еда. Работа. Здоровье.

– Луне этого было недостаточно.

Меня снова бросило в пот, из глаз хлынули слезы. А что же еще человеку может быть нужно? Жить без страха. Но ведь так не бывает. Чуть меньше бояться, шепнул я Луне. Чуть больше надеяться. Не ощущать постоянно, что выхода нет. Я сам не знал, над чем так горько плакал. Жизнь была чередой потрясений. Меня уносило в прошлое, в день, когда мать погибла в аварии. Затем в Америку. В Восточный Берлин. Швыряло из стороны в сторону, но неизменно возвращало к той минуте, когда я потерял Вальтера Мюллера. Может быть, вот что такое была нормальная жизнь – сидеть в баре и пить пиво с Вальтером? Я все никак не мог поверить, что мне пятьдесят шесть. Я не видел себя в зеркале с момента аварии. А сейчас это зеркало было у меня внутри. Вернулась Дженнифер. Она ела сыр. Соленый козий сыр. И, наверное, угостила им Райнера, потому что в руке у него теперь появилась бумажная салфетка. Интересно, врачам вообще разрешается есть на дежурстве? Я все еще не снял с Райнера подозрений. Я сказал им обоим, что хотел бы снова увидеть мать.

– Тогда, может, тебе стоит ее навестить? – Теперь Дженнифер вытирала пальцы салфеткой, которую передал ей Райнер.

– Она умерла.

Я прикоснулся к голове.

– Дженнифер, где мои волосы?

– Не думай об этом. Навести мать.

Эту игру мы придумали давным-давно. И множество раз играли в нее в те времена, когда еще любили друг друга. На Дженнифер была черная шелковая блузка, из ее кармана торчал карандаш. Она открыла сумку, чтобы достать блокнот, и до меня донесся запах кожи. Кожа и шелк. Такой была постаревшая Дженнифер. А вот козий сыр, вероятно, явился из дней ее юности, той поры, когда она была вегетарианкой, готовила вместе с Сэнви карри из сладкого картофеля, а потом часами сидела с ней в сауне, обсуждая бесконечность, пока Клаудия занималась гимнастикой тай-чи.

Карандаш теперь переместился к ней в пальцы.

– Я вижу булыжную мостовую и замок, – сказал я.

– Не очень похоже на Бетнал-грин.

– Это Гейдельберг. Готическое здание университета на холме, а вокруг – лес.

Ее рука не шелохнулась. Блокнот по-прежнему лежал раскрытый на коленях.

– Это один из старейших университетов в мире.

Мягкие руки Дженнифер спокойно лежали на коленях. Мне захотелось поцеловать их, но я побоялся, что тогда она уйдет.

– Я думал, ты будешь рисовать.

– Не люблю рисовать здания, – ответила она. – И до твоей мамы мы так и не добрались.

Я снова прикоснулся к голове. Потом сделал это еще раз.

– Дженнифер, я что, теперь уродливый?

Она не ответила. Я все еще не мог заставить себя взглянуть на нее, но знал, что это настоящая Дженнифер, по сопровождавшему каждое ее появление аромату иланг-иланга. Райнер сидел на стуле для посетителей рядом с этой новой постаревшей Дженнифер. Постаревшими пальцами она сжимала карандаш, ожидая, когда же я наконец выдам что-то такое, что ее заинтересует. Я покосился на ее ноги. На ней были серебряные туфельки с тремя пересекавшими подъем стопы ремешками. Носок правой стоял на начищенном ботинке Райнера. Я обратился к карандашу Дженнифер, готовый на все, лишь бы ее ступня убралась с его ноги.

Я иду по мощенной булыжником главной улице Гейдельберга. На брусчатке разложил одеяло какой-то парень. Теперь он сидит на нем и играет на гитаре. У его ног спят три пса. Похоже, мелодия действует на всех собак в городе: я вижу, как они постепенно стягиваются к одеялу. Парень знает только три аккорда, но им нравится. Успокоенные этой незамысловатой мелодией, они ложатся на одеяло и закрывают глаза.

– Я тоже люблю незамысловатые мелодии. – Голос у Дженнифер был довольный, наверное, я перестал нагонять на нее скуку. Интересно, почему она вообще постоянно была рядом?

– Будьте добры, – обратился я к человеку с гитарой, – подскажите, где мне найти мать.

Он покачал головой и шепотом велел мне не тащить свои горести за собой в Германию и не будить его собак.

– Дженнифер, где мои волосы?

Теперь ее рука с зажатым в пальцах карандашом скользила по странице. Как же трудно было общаться с человеком вроде Дженнифер Моро. Я обязан был ее развлекать, даже лежа на больничной койке.

– Ну что ж, по крайней мере, мы миновали мясную лавку в Бетнал-грин, – сказала она.

Я взглянул на блокнот. Дженнифер нарисовала на листке мужчину и дремлющих возле его ног псов. А внизу написала: «Не будите спящую собаку». При этом как минимум у одного из псов на рисунке глаза были открыты.