Человек, который видел все

Вальтер поставил пластинку Брюса Спрингстина и вышел в кухню. Из гостиной мне видно было, как он там пританцовывает, наполняя водой чайник. Я поскорей убрал коробок обратно в сумку. Даже тыльные стороны ладоней полыхали от стыда. Я сжал пламенеющую руку в кулак и принялся постукивать им по стене. Почему-то это действие успокаивало, будто бы я пытался отыскать в толще цемента что-то такое, о чем ведомо было только мне одному. Вальтер, продолжая пританцовывать, наблюдал за мной из кухни и посмеивался. А потом крикнул:

– Нашел что-нибудь?

Вскоре он вернулся, неся в руках две маленькие чашки. И, проходя мимо, глянул на распахнутый ворот моей рубахи. Я все еще пылал от стыда.

– У мамы почти закончился кофе. Но сахара имеется большой запас. Так что здесь в основном сахар. И немного цикория.

Мы сели на стулья друг напротив друга. Вальтер наклонился вперед и тронул мизинцем уголок моего глаза. Оказалось, к веку прилипла крошка штукатурки. Затем он приподнял свою чашку.

– За знакомство, Сол. За то, что мы с тобой встретились здесь, в Восточном Берлине, в 1988 году.

Я отхлебнул кофе, по вкусу совершенно на кофе не похожий. Но сладкий и горячий, как и обещал Вальтер.

– Знаешь, Вальтер, мне кажется, сейчас не тот год.

– Да? И в какое время ты живешь?

– По-моему, я из будущего.

Солнце уже опускалось за израненные пулями дома. Я подался вперед и прошептал Вальтеру на ухо, страстно, как любовник:

– Восточная и Западная Германии объединятся. По Восточной Европе прокатится волна революций. Но везде, кроме Румынии, обойдется без крови.

– И что же их спровоцирует? – прошептал в ответ он, почти касаясь губами моего уха.

– Граждане ГДР выйдут на улицы не потому, что уровень их жизни куда хуже западного. И не для того, чтобы свалить авторитарный режим, как бы он тебя ни бесил. Все дело в том, что экономика Советского Союза скоро окажется на грани краха. Коммунистический режим в СССР падет. И генеральный секретарь ЦК Горбачев положит конец холодной войне.

Наши колени соприкоснулись под столом.

– Вальтер, послушай. Восточные немцы смогут ездить за границу, когда захотят.

Он закашлялся.

Не знаю, застряло ли будущее, которое я нарисовал, у него как кость в горле или просто для него все это было слишком. Он встал, прошел в кухню и плеснул себе в лицо холодной водой. А вернувшись, стал ходить взад-вперед по комнате, скрестив руки на груди. Лицо у него стало жутко бледное.

Улучив момент, я притянул его к себе и взялся рукой за пряжку его ремня. В голове у меня в ту же секунду, будто из динамика в поезде, взревело: «Осторожно!». Но было поздно. Правой рукой я коснулся кончиков его пахнущих бурым углем волос. Вальтер оттолкнул меня. Вышло немного обидно. Но в то же время я понимал, что он скорее заигрывает со мной, демонстрирует свою физическую мощь, может, даже слегка угрожает.

И тут входная дверь распахнулась, и в квартиру вошла женщина с пакетом муки в руках.

– Привет, – поздоровалась она и бросила кулек на стол. – Меня зовут Урсула. Я мама Вальтера. Как тепло сегодня! Сестра говорит, в Лейпциге молодежь купается в фонтанах.

Я взглянул на тяжелое пальто Вальтера, висевшее на спинке стула. Может, у него просто не было одежды, подходящей для теплой осени? В комнате сладко запахло розами. Очень уж крепкие были у Урсулы духи.

– Добрый вечер. Сол Адлер.

– Я догадалась. Кем же еще тебе быть?

Урсула протянула мне руку. Волосы у нее были выкрашены в темно-красный цвет. Но у корней виднелась седина.

– Вот, запаслась мукой, – сказала она по-английски, – испеку Луне ананасовый торт.

Она придержала мою руку в своей.

– У нее на следующей неделе день рождения. Говорит, готова надстроить нашу стену еще на метр в высоту, лишь бы раздобыть банку консервированных ананасов.

8

Библиотекарша, заведовавшая университетским архивом, похоже, была обо мне очень нелестного мнения. То я обращался к ней слишком громко, то слишком тихо, то говорил чересчур быстро, то не в меру медленно. О журналах и газетах, которые нужны были мне для исследования, она, как мне показалось, знала крайне мало. Но когда я попросил выделить мне в помощь какого-нибудь другого сотрудника, она, голосом таким колючим, что его хватило бы на двести километров проволочного заграждения, заявила, что это неуважительно.