Человек, который умер смеясь

Он раздраженно то ли фыркнул, то ли всхрапнул — все его зрители прекрасно помнили этот звук.

— Я серьезно, Хоги. Тебе обязательно держать ее в комнате?

— Нет, мне необязательно держать ее…

— Отлично! Она будет в баре. Каждый раз, когда тебе понадобится. Ты меня очень порадовал, Хоги. Теперь все отлично. У нас получится прекрасная книжка, я в этом просто уверен. — Он откинулся на стуле и рыгнул. Тарелка у него была пуста — даже кости съел.

На стол упала тень — это подошел Вик. Он постучал по часам.

— Спасибо, Вик, — сказал Санни. — Ладно, Хоги, мне пора. Ребята из «Парамаунт ТВ» хотят обсудить со мной роль в пилотной серии новой комедии.

Я прокашлялся и подпихнул подушку в сторону Санни.

— А, да, — сказал он, будто совсем об этом забыл. — Хоги это нашел в своей комнате, Вик. Что думаешь?

Вик изучил подушку. Лицо его не выражало ничего.

— Есть идеи по поводу того, кто мог это сделать? — спросил я его.

Вроде бы они с Санни переглянулись. Но может, мне показалось. Я не привык пить сразу столько сока.

Вик покачал головой.

— Я без понятия, Хоги.

— А у меня есть идея, — сказал Санни, почесав подбородок.

— И кто это? — спросил я.

— Зубная фея[28], — выпалил он.

Вик засмеялся. Я нет.

— Расслабься, Хоги, — посоветовал мне Санни. — Наслаждайся солнцем. К ужину приедет Конни, ей не терпится с тобой познакомиться. Спать мы ложимся рано. Первая тренировка с семи до девяти. А потом возьмемся за книгу — идет?

— Жду не дождусь, — ответил я. — Погодите, как это — первая тренировка?

— Вы Стюарт?

Голос был женский, хрипловатый и знакомый. Я сидел в шезлонге у бассейна, скинув рубашку, и перечитывал сборник эссе Э. Б. Уайта[29] — я это раз в пару лет делаю, чтобы напомнить себе, что такое хороший язык. Я поднял голову. Она стояла передо мной, нервно позвякивая ключами от машины, а солнце светило у нее из-за спины.

— Вы Стюарт? — повторила она.

Я кивнул. Солнце светило мне прямо в глаза — приходилось щуриться.

— А я Ванда.

Мы обменялись рукопожатием. Рука у нее была худая и загорелая. Ванда Дэй выглядела выше и стройнее, чем на фотографиях. Когда-то ее светлые волосы были длинными и прямыми, но теперь она носила короткую стрижку с косым пробором, а одна прядка завивалась на лбу как запятая. На ней было свободное красное платье-футболка, перетянутое широким поясом, и босоножки на высоком каблуке. Ноги и щиколотки у Ванды до сих пор были потрясающие — никто так здорово не выглядел в микро-миниюбке, как она. И необыкновенно пухлая нижняя губка, которой она прославилась, снимаясь в рекламе блеска для губ «Ярдли», тоже никуда не девалась. Тогда она красила губы в белый, а теперь вообще никак. Ванда обходилась почти без макияжа и вообще без украшений, и вид у нее был малость потрепанный. Наверное, это неизбежно после двадцати лет жизни на всю катушку и двух нервных срывов. У нее были морщинки на шее и вокруг темно-карих слегка раскосых глаз, в которых сквозила настороженность.

Ванда села рядом со мной в складное парусиновое кресло с надписью «Санни» на спинке.

— Нам надо поговорить, Стюарт.

— Стюартом меня только мама зовет.

— А остальные как?

— Хоги.

— Как Кармайкл?

— Как сэндвич.

Ноздри у нее раздулись.

— Должна вас предупредить — у детей знаменитых комиков обычно плохо с чувством юмора. Мы слишком много плачем, чтобы смеяться.

— Почему тут все разговаривают будто цитатами из песен Барри Манилоу?

— А вы не очень приятный тип.

— Лулу я нравлюсь.

— Это ваша жена?

— Я разведен.

— Подружка?

— Единственная.

Лулу лежала рядом со мной на мощеной дорожке, задрав лапы вверх и высунув язык. Я почесал ей живот, и она застучала хвостом.

Ванда слегка оттаяла.

— А, поняла. — Она наклонилась погладить Лулу и поворковать с ней, потом скорчила рожицу. — Слушайте, у нее как-то неприятно из пасти пахнет…

— У Лулу странные вкусы в еде. — Я заметил на коленях у Ванды толстый учебник. — Я слышал, вы учитесь на агента по недвижимости?

— Да. Может, даже доучусь. Вы никогда не завидовали людям с неизлечимым раком, а, Хоги?

— Да нет вообще-то, не приходилось.

— А я завидовала. Какое потрясающее ощущение, какая свобода — не беспокоиться о том, как провести оставшуюся жизнь. Нет никакой оставшейся жизни. Времени осталось совсем немного, можно просто расслабиться и наслаждаться. А потом умереть. Как прекрасно.

— Это может оказаться не так уж прекрасно.

— Почему?

— Ну, из вас могут трубки торчать. И может быть больно.

— Да уж не хуже, чем вот это все, — тихо сказала она, глядя на окружавший нас мемориальный парк знаменитых комиков пятидесятых годов имени Санни.

— Я думал, вы помирились или что-то в этом роде.

— О да, помирились.

— Я бы хотел задать вам несколько вопросов.

— Именно об этом я и хотела с вами поговорить. Сказать вам, что я против этой книги. Это его идея, не моя. Я не хочу в этом участвовать. Я была бы вам очень благодарна, если б вы вообще меня не упоминали.

— Это невозможно. Вы слишком большая часть его жизни.

— Я могу вам заплатить.

— Нет, спасибо. Я уже подписал контракт. Но почему?