Человек, который улыбался

Единственный раз события разворачивались по другому сценарию. На этот раз приехали двое, раньше он никогда их не видел. Из разговора, подслушанного им из своего укрытия, он понял, что это новые деловые партнеры отца. Это был важный момент, отцовские картины могли им и не понравиться. После этого он, как всегда, помогал носить картины в машину, на этот раз «додж»… во всяком случае, он тогда научился открывать багажники чуть ли не на любой марке. Новые знакомые пригласили их на ужин, одного из них, помнится, звали Антон, а у другого было какое-то иностранное имя, кажется, польское. Они с отцом пристроились на заднем сиденье. У этих невероятных людей был даже проигрыватель в машине, и они всю дорогу к Луна-парку слушали Йонни Буде. Отец с новыми приятелями зашли в один из ресторанов, а ему выдали горсть монет по одной кроне и отпустили. Был очень теплый весенний день, с пролива дул легкий ветерок. Курт тщательно рассчитал, на что ему хватит денег. Было бы неправильно сберечь эти деньги, думал он тогда, ведь ему дали их на развлечения, именно в этот вечер. Он прокатился на карусели, потом два раза на колесе обозрения – оно поднималось на такую высоту, что виден был Копенгаген. Время от времени он подбегал к ресторану, чтобы убедиться, что отец и те двое еще не ушли. Нет, они, очевидно, расположились надолго, за воротниками у них были салфетки, им то и дело подносили еду и бутылки. Тогда он мечтал, что когда окончит седьмой (или девятый) класс, тоже будет носить шелковые костюмы, разъезжать на сверкающей машине, скупать картины и бросать пачки денег на стол в грязной студии.

Наступил вечер, начал собираться дождь, и он решил еще раз прокатиться на колесе обозрения, но так и не прокатился. Что-то произошло, аттракционы вдруг потеряли для публики всякую привлекательность, все потянулись к ресторану. Он пошел с толпой и увидел зрелище, которое не мог забыть всю жизнь. Потом он думал, что это был некий рубеж, о котором он еще минуту назад даже представления не имел, и это научило его, что жизнь состоит из именно таких рубежей, о существовании которых мы узнаем, только когда оказываемся с ними лицом к лицу. Ему показалось, что вселенная рухнула – толкаясь и пригибаясь, он пролез вперед и увидел, что отец – его отец! – отчаянно дерется с одним из Шелковых Валетов. В потасовке участвовали официанты и какие-то другие, совершенно неизвестно откуда взявшиеся люди. Столик был перевернут, бутылки и стаканы побиты, к отцовскому рукаву прилип кусок бифштекса и золотистые кольца жареного лука, с которых капал соус. Нос у отца был разбит, но он продолжал отчаянно махать кулаками. Все произошло очень быстро, он толкался и бодался, стараясь пробиться к отцу, в панике и ужасе кричал: «Папа! Папа!» Но все кончилось очень быстро, откуда ни возьмись появились здоровенные краснорожие охранники и всю троицу – отца, Антона и поляка – куда-то поволокли. На месте осталась только растоптанная широкополая шляпа. Он попытался побежать за ними, даже схватил отца за рукав, но охранники отпихнули его, и он остался один у входа в парк. Он безутешно заплакал, когда отца затащили в полицейскую машину.

Потом он пошел домой, по пути начался дождь. Мир перевернулся. Если бы он смог, он вырезал бы этот кусок из жизни, ничего и не было. Но действительность не кино, она не допускает монтажа. Что было то было, и он брел под дождем, с отчаянием думая, что отец уже никогда не вернется домой. Всю ночь он, чуть не задохнувшись от запаха скипидара, просидел в студии, ожидая отца, и выскакивал на звук каждой проходящей машины. Дождь лил не переставая. Наконец он уснул на полу, завернувшись в один из чистых отцовских холстов.

Когда он проснулся, отец стоял рядом. Из одной ноздри торчал кусок ваты, левый глаз заплыл, под ним красовался огромный синяк. От него пахло спиртным, Курту этот запах напоминал прогорклое масло. Он вскочил с пола и обнял отца.

– Они меня не слушали, – горько сказал отец. – Не слушали. Я сказал, что со мной ребенок, но они не слушали. Как ты добрался до дома?

Он рассказал, как он шел домой под дождем.

– Жаль, что так вышло, – сказал отец. – Но я совершенно рассвирепел. Надо же – нести такую чушь!

Он дотянулся до одной из своих картин и начал внимательно ее рассматривать здоровым глазом.

– Я совершенно рассвирепел, – повторил он. – Эти кретины утверждали, что это тетерев. Якобы птица написана настолько скверно, что невозможно различить, глухарь это или тетерев. И я рассвирепел. Ясное дело – я никому не позволю покушаться на мою честь.

– Конечно, это глухарь, – робко сказал Курт. – Никому и в голову не придет, что это тетерев.

Отец улыбнулся. Два передних зуба были выбиты. «Испорченная улыбка, – подумал он. – У моего отца испорченная улыбка».

Потом они пили кофе. Дождь продолжался. Отец начал понемногу остывать.

– Не видеть разницу между глухарем и тетеревом! – повторял он, как заклинание. – Птицу я, видите ли, изобразить не могу!