Человек, который был отцом Хама

Угланов: Это так… Но на второй неделе моего пребывания в кампане у меня появился Хам.

НК (оживляясь): Пожалуйста, подробнее, доктор Угланов. Наши читатели хотят знать о судьбе малыша.

Угланов: Ну, малыш… Это, пожалуй, сильно сказано. Кличка, которой я его наградил, куда вернее… Помните яйцо, которое я отнял у вороватого струтиомимуса? Я откатил его на самый солнцепек, там оно и лежало. Оно темнело, разбухало, швы между сферическими пластинками разошлись.

Однажды, прямо на моих глазах, оно развалилось на несколько частей и на песок вывалился почти метровый монстр, в котором я с облегчением узнал детеныша трицератопса – трехрогого травоядного динозавра. Угловатая голова, заканчивающаяся подобием клюва, броня, особенно мощная на крестце, всегда вызывающе задранном к небу, а над плечами, поперек загривка, роскошный роговой воротник с шипами, торчащими над ним как колючки или лучи. Не знаю, зачем нужен такой воротник – отпугивать врагов или привлекать самок, – честно говоря, я был рад существу, не делающему попыток меня сожрать. Впрочем, он сразу прижал меня к скале, требуя пищи.

Сорвав толстый гриб, я двинул им по голове трицератопса. «Такой маленький, а уже Хам!» На мои слова никакого внимания он не обратил, но гриб сжевал с удовольствием. Он ни на шаг с той поры не отходил от меня, считая, видимо, меня своим отцом.

НК: (удивленно): Отцом?

Угланов: Ну, матерью… Не имеет значения… Точнее будет сказать, он принимал меня за родителя… Типичный случай импринтинга…

НК: Пожалуйста, растолкуйте термин.

Угланов: Импринтинг?.. Это достаточно просто. Можно определить и так – реакция запечатления. Младенцы самых разных птиц и животных как за своими настоящими родителями следуют, скажем, за чайником или яркой тряпкой, если они окажутся у них на глазах в момент появления из яйца на свет. Отнятые, например, у родителей только что открывшие глаза обезьянки настолько привыкают к пеленкам, в которые их кутают, что ни за какие блага не соглашаются с ними расстаться. Цыплята принимают за курицу чугунок, по той же причине крошечные куропатки могут жаться к коту. Любовь к родителям у всех у них строится на чувстве комфорта, связанном с совместным существованием. А Хаму понравился рыжий свитер, ему поправились розовые грибы. Чем я для него не заботливый папаша?

НК: Надеюсь, появление Хама не повлияло на ваше решение вернуться к MB?

Угланов (смущенно): Разумеется, я постоянно думал об этом. Но ведь я не мог оставить Хама в моем убежище. Для него очень скоро оно превратилось бы в тюрьму. Я лихорадочно искал способ выпустить малыша на волю, ведь плавать он не умел, а в щель между скал протиснуться не мог. И главную надежду на спасение Хама я, как ни странно, решил возложить на сирмозавра.

Он вызывал симпатию, этот истинный гигант. К тому же, он оказался существом весьма неприхотливым. Питался он теми же грибами, что и мы с Хамом, ветками, водорослями. Движения его поражали своей медлительностью. Пусть со скоростью ледника, но он все же двигался, и двигался в нашем направлении. Я вычислил, что месяца через три такого хода он уткнется головой прямо в расщелину. Выпаханный им след не оставлял в том никаких сомнений. Возможно, он страдал окостенением позвоночника и не умел поворачиваться. Любое другое существо позволило бы себе отвлекаться на какие-то сторонние пейзажи, но сирмозавр ни разу не свернул с выбранного пути. Оставалось, как вы понимаете, лишь помочь ему. Я часто рассуждал об этом вслух. Хам, упав брюхом на песок, любил слушать мой голос. Для ясности светящейся в темноте краской крапп-лак, оказавшейся у меня в кармане, я выписал на его широком лбу – Хам. Он не протестовал, он очень ко мне привязался. Я тоже.

Иногда ночью, покинув свое убежище, я бродил между спящих гигантов, замеряя их параметры и выкладывая перед сирмозавром дорожку из грибов, ведущих, понятно, все к той же щели, которую только он, при его чудовищной силе, мог расширить. Я очень хотел, чтобы Хам обрел свободу, ведь оказался он в ловушке не по своей вине. Наша жизнь была проста. Наломать грибов, отогнать наглых струтиомимусов, поваляться на солнце. Считайте, я выкроил себе отпуск, пусть и несколько необычный. Но медлительность сирмозавра, конечно, раздражала меня. Был случай, когда ночью, содрагаясь от брезгливости и отвращения, я перетащил убитого диметродоном струтиомимуса, сложив его останки прямо на хвост сир-мозавра. Как ни был он флегматичен, рассуждал я, он не оставит без внимания возню за хвостом.

Жадное чавканье диметродона, несомненно, подействует на его нервы. Я согласен был даже на небольшую взбучку, это разогрело бы кровь окаменелому старцу. Правда, когда я вершил свое темное дело, раскрытый сонный глаз сирмозавра был установлен прямо на меня. Он как бы говорил мне: ничто не ново под Луной. Нервничая, я почему-то подмигивал сирмозавру. Ничего, дескать. Новости еще будут.