Человек, которого нет

Я не видел ее лица полностью, но только слышал то, как она представилась, видел ее улыбку – едва одернутый оскал на лице, который прожигал ее губы сочным соком слюны, и еще часть носа – самый его кончик, заостренный, как стремящийся к небу ятаган из дамасской стали; но выше этого кончика носа ничего не было, будто плотное марево закрывало область выше того места, за которое нельзя заглядывать. А потом она растворилась. Я моргнул, широко открыл глаза, разрешая тусклому дневному свету просочиться сквозь прозрачную роговицу моего полумесяца. Тишина. В ушах едва различимо постукивали шаги проходящих мимо людей, которые, к моему очевидному удивлению, совершенно не замечали меня, наступая мне на руки, на ноги, а порой и на уши, придавливая их к тротуару. Хотелось убежать, уйти, раствориться.

Поднявшись и отряхнувшись, я огляделся по сторонам. Теперь уже не было ни стекол витрин, ни людей, – одна лишь пустота, нагнетающая ощущение безысходности, слабость и запах торфа, разносящийся по улицам невидимым дымком сгоревших болот. Еще недавно сырая земля под носом ссохлась и перестала источать приятный голове – больше успокаивающий, убаюкивающий, – но не обонянию, запах. Послюнявив пальцы, я стал растирать сухую землю под носом, чувствуя проблески жесткой щетины, изрядно отросшей за последнее время, что в действительности меня немного удивило, так как с утра (а когда же это утро, собственно, было?) кожа моего лица была как протертая спиртом деталь станка – гладкая и сверкающая. Истошным неоном мерцали помпезные буквы, висевшие прямо перед моим носом – а по факту над аркой одноместной двери, петли которой ужасно ворчали, когда дверь открывалась; но услышать этот звук я смог лишь только после того, как сам распахнул дверь и ворвался внутрь миллиметровыми шагами.

Внутри пахло дешевыми духами, алкоголем, потом и запахом человеческих нечистот. Запахи доносились откуда-то сверху. Чтобы оказаться наверху, необходимо было подняться по тесной крутой лестнице с деревянными бурыми перилами (некоторые цвета я все же мог определять по холодному или теплому оттенкам), под перилами извивались ажурные дорожки металлических полос, кое-где превращавшиеся в незатейливые цветочные бутоны. На втором этаже было куда уютнее. Вокруг мерцали приглушенным светом лампы, абажуры которых свисали со стен; обои на стенах напоминали богато, но безвкусно украшенную будку для пса, богатые владельцы которого не пожалели денег на обустройство маленькой каморки для своего животного; темных цветов ковер, который лишь на миллиметр оголял наготу пола, закрывая собой почти все пространства огромных комнат; по углам стояли столики с вазами, в которых стояли увядшие цветы.

Ко мне тут же подбежала толстая старая женщина килограмм в сто двадцать, чья старость не была так очевидна: не было ни складок, ни морщин, глаза ясные, но немного потухшие; но все же по тому, как она охватывала ртом сигаретный мундштук, по тому, как от нее разило перегаром, я понял, что ей не меньше сорока пяти; и ее голос, хрипловатый, но тихий и уверенный начал меня раздевать, как только я поднялся на последнюю ступеньку и сделал шаг навстречу задымленной открытой комнате:

– Здравствуйте мистер, желаете девочку? – И не выслушав моего согласия, она уже кричала в противоположную от меня сторону: – а ну быстро подошли сюда, у нас гость, – а потом, как бы вопрошая, тихо добавила, чтобы услышал ее только я: – что с них взять!

По крику мадам прибежали девочки, разных конституций, объемов и цветов кожи, последнее я отличал только по переливу и отражению света от кожи девушек, так как освещение в комнате было, если не соврать, паршивое. Но было в них что-то особенное, что-то знакомое и странное, что-то такое из ряда вон выходящее, но чего я сразу-то и не смог заметить, окинув беглым взглядом их молодые разгоряченные тела, которые в пол-оборота были повернуты ко мне. У них не было голов, но только ровный срез по шее, отделявший их человеческое естество от пустоты, в которой теперь не присутствовало ровным счетом ничего, кроме прозрачного воздуха с мелкой взвесью и запахом пота; как будто старуха специально так сделала, чтобы женщины не надоели своим трепом посетителям, будто считала, что так от них больше пользы и красоты, нежели с настоящими головами, но я знал, что это не дело рук сто двадцатикилограммовой мадам, а дело рук моего мозга, если можно так интерпретировать эти три несовместимых между собой слова.