Человек из пустыни

— Ну что ты, прелесть моя! — пробормотал он, прижимая руку Фадиана к своей груди. — Выгнать тебя? Какой вздор! У меня этого и в мыслях не было. Главное сейчас — чтобы с тобой всё было в порядке, мой сладкий. Это всё, что меня волнует.

— Я очень, очень люблю вас, милорд, — всхлипнул Фадиан. — Это правда, что бы там ни говорили!

— Я верю тебе, солнышко, верю. Успокойся.

Арделлидис запечатлел на дрожащих губах Фадиана нежный поцелуй и заключил его в объятия, устроившись в изголовье постели, а тот с детской доверчивостью склонил ему на грудь изящную голову, увенчанную тяжёлой короной из тёмно-рыжих локонов. У Джима появились догадки о причинах его нездоровья, но до приезда врача он пока держал их при себе.

Приехав, врач сразу достал всё необходимое для экспресс-анализа крови. Фадиан простонал:

— Только не это… Я ужасно боюсь крови.

— Потерпи, детка, я с тобой, — ласково успокаивал его Арделлидис.

— Мне нужен только ваш пальчик, — улыбнулся врач. — Всего одна капелька, это совсем не страшно.

Когда врач брал кровь, Фадиан зажмурился и уткнулся в грудь Арделлидиса. Тот широко раскрытыми от волнения глазами напряжённо наблюдал за всеми манипуляциями доктора, поглаживая Фадиана по волосам и ежесекундно спрашивая:

— Ну, что там, доктор? Что с ним?

— Минутку терпения, — проговорил врач, внимательно следя за отображением результатов анализа на экране. — Сейчас анализ завершится, и я всё вам скажу.

Наконец анализ был готов. Врач с улыбкой сказал:

— Ну, что ж… Могу вас успокоить: судя по картине крови, со здоровьем вашего спутника всё в порядке, ваша светлость. Волноваться нет причин — скорее, нужно радоваться. Я вас поздравляю: у вас будет малыш.

Пару секунд Арделлидис смотрел на врача с разинутым ртом, а потом задушил Фадиана поцелуем.

— Лапочка! Солнышко! — бормотал он дрожащим от радости голосом, покрывая поцелуями его лицо и руки. — Ты слышал, что сказал доктор? У нас будет маленький!

Фадиан страдальчески улыбался бледными губами.

— Вы ведь не выгоните меня с ребёнком, милорд?

— Ну что ты говоришь, счастье моё, никогда! — воскликнул Арделлидис пылко, расцеловав Фадиана. — Об этом и речи быть не может! Я скорее умру, чем расстанусь с тобой!

Джим улыбнулся: одна звёздочка на новом небе уже зажглась. Он не жалел, что остался и стал свидетелем этого радостного события. В шутку он заметил:

— Не многовато ли детей, мой дорогой?

— Что значит многовато? — нахмурился Арделлидис. — У меня это всего лишь четвёртый. У тебя самого пятеро, мой ангел, — тебе ли это говорить? Вот увидишь, мы тебя даже обгоним! — Он нежно прижал к себе Фадиана и поцеловал в лоб. — Будет ещё и пятый, и шестой — правда, моё сокровище?

Фадиан застонал и склонил голову ему на плечо.

— Меня ужасно мутит, — пожаловался он.

— Такое часто бывает, моя прелесть, — сказал Арделлидис. — Но ты не переживай, это можно уменьшить. Уж мы знаем, как! Всё будет хорошо, детка.

Можно было не сомневаться, что разговоров о разводе больше не будет. Окрылённый счастьем Арделлидис забыл обиду, нанесённую ему Фадианом, и теперь носился, исполняя малейшие его желания — поправляя подушки и поднося сок, открывая окно, оттого что Фадиану душно, а потом закрывая его, потому что его драгоценному сокровищу холодно. Нокс, усмехаясь, приводил в порядок гардеробную, развешивая разбросанные вещи по местам, а Джим вышел на балкон подышать весной. Сад вокруг особняка был устроен по-особому: между стволами огромных голубых зеонов были закреплены площадки со скамеечками и столиками, соединённые между собой подвесными мостиками. Кроны у зеонов располагались на одном стволе ступенчато, несколькими ярусами, и, находясь на площадке, можно было видеть голубую листву и над головой, и под ногами. Цвели зеоны розово-жёлтыми серёжками. Джим перешёл с балкона на ближайшую площадку и присел за столик. Весна в зеоновом саду пахла клейкой молодой листвой и пронзительной грустью, и Джим, закрыв глаза, вдруг представил за своим столиком Рэша, но это было так мучительно, что он тут же снова открыл глаза. Встав и подойдя к краю площадки, он уткнулся лбом в могучий ствол зеона, ощущая между зажмуренными веками и в горле солоноватую горечь. Сорвать фальшивое небо, как старые обои, и впустить в мир свежее дыхание перемен и настоящее солнце, в свете которого всё станет видеться по-другому. Но как дотянуться до неба, а главное — хватит ли сил пробить его?

— Вот ты где! — послышался голос Арделлидиса. — А я тебя везде искал! Что же ты сидишь здесь один, мой ангел?

На плечи Джима легли его руки. Джим боялся открыть глаза, чтобы тот не увидел его слёз, но обернуться всё-таки пришлось, потому что Арделлидис не отставал, спрашивая, что случилось. Увидев мокрые глаза Джима, он сначала нахмурился, а потом сказал: