Человек идет в гору

Солнцев вызвал его к себе и когда увидел посутулевшего, с усталым, будто застывшим лицом Николая, ему стало жаль его. После недавнего столкновения они почти не разговаривали, ограничиваясь скупыми, строго официальными репликами.

Николай не мог простить Солнцеву непонятной враждебности, а Солнцева обидела резкость, даже злость, с какой Николай отстаивал свою конструкцию.

— Николай Петрович! — сказал Солнцев, тяжело вздохнув. — Получено распоряжение... об эвакуации завода на Волгу.

— Я никуда не поеду! — неожиданно громко, будто защищаясь, проговорил Николай.

— Николай Петрович!..

— Никуда! И я прошу вас, Александр Иванович, о моем решении поставить в известность директора.

— Но... Николай Петрович... чем продиктовано ваше решение?

— Продиктовано совестью! — отрезал Николай и вышел из кабинета. Казалось, будто вместе с Анной ушло от него и счастье. Отклонение Москвой его истребителя тяжким камнем легло на сердце. И вслед за этим новый удар — эвакуация. Как нехватало сейчас Анны! Только теперь он понял, до чего много в ней было оптимизма, зрелого и умного...

Оставить Ленинград... город, где он рос и учился, где каждая ' улица — легенда, каждый камень — история...

Бросить Ленинград, когда к нему подходит враг и по ночам уже горят от бомб дома...

«Но тебе приказывают выехать. Значит, ты там нужен, а Ленинград будут защищать другие. Ты должен подчиниться!»

Да, Николай сознавал: нужно подчиниться. Но чувствовал, что це может это сделать. Здесь, под

Ленинградом, защищает свой родной город Анна.

Воображение рисовало уже встречу. Они станут сражаться рядом.

«Наивно!» — сказал бы Николай в иное время, но сейчас твердо верилось, что так и будет.

Если враг подходит к Ленинграду, то уже излишни рассуждения о том, что Николай нужней за чертежным столом. Надо браться за оружие. Всем! И рабочим, и инженерам, и академикам. Всем, кому дорога Родина. Ленинград погибнуть не может. Это Николай знал твердо.

...На заводе грузился первый эшелон. Рабочие на деревянных катках катили штамповочный пресс. Огромный и гладкий, как слон, пресс медленно плыл вперед, блестя на солнце широкой полированной спиной.

— Легше! Легше! — кричал мастер, бегая вокруг штампа и следя за катками.

Увидев Николая, мастер поздоровался, по-стариковски приподняв кепку.

Ватага молодых ребят несла большие белые листы жести. Ребята дурачились, ударяли по листам.

— Бомбят! — кричали сзади под дружный хохот.

«Эти всегда веселятся. Молодость!» — вздохнул Николай.

К вагонам подходили рабочие, неся на плечах чемоданы и узлы. В некоторых теплушках уже висело на веревках белье, иные женщины кормили грудью детей.

Мужчины, свесив ноги с площадки, пили чай из жестяных кружек, прикрикивали на ребят, сновавших, как галчата, меж колесами вагонов...

«Уже-обжили. Русского рабочего трудно выбить и в колеи!»

Николай взял пропуск и побрел по опустевшим цехам. В механическом чернели ямы от вырванных из цемента станков. Многочисленные ряды развороченных ям с насыпями свежей земли по краям напоминали могилы. Чуть ли не в каждом окне были выбиты стекла. Над головой тонко завывал ветер, да высоко, среди железных балок потолка, била крыльями какая-то черная птица...

Николай быстро вышел из цеха, чувствуя удушье от нахлынувшей ярости.

Во дворе он встретил отца, временно исполнявшего обязанности председателя завкома. Поздоровавшись, Петр Ипатьевич спросил:

— Я слыхал, ты бросаешь завод? — в глазах его светились насмешливые огоньки.

— По-моему, завод бросаете вы, — ответил Николай.

Ямы механического цеха еще стояли перед глазами. По обычаю, издавна существовавшему в их семье, он отца и мать называл на «вы». — Вы торопитесь уезжать, будто Ёам все равно где работать, — на Волге — так на Волге, на Клязьме — так на Клязьме. А Ленинград кто держать

будет?

Петр Ипатьевич прищурил глаза, у него от волнения дрожали губы.

— Давеча тесть твой, Сергей Архипович, стал у своего станка и никого не подпускает: «Не дам станок из земли вырывать и сам отсюда не уйду! От беды бегать с малолетств-а не приучен. Беда всегда в спину бьет, а коли в глаза смотришь, она хвост поджимает». Видишь ты, как тяжело рабочему завод покидать.

— Он понизил голос: — Может, и у меня винтовку взять руки чешутся. Может, и мне остаться охота. Да нельзя! Приказа такого нет.

— Конечно, остаться — приказ подай, да со всеми печатями! — с каким-то беспощадным сарказмом- проговорил Николай.

Петр Ипатьевич сжал кулаки, презрительно сощурился.

— Не ломайся, слышь? Героя из себя не выкомаривай! Тестом жидковат!—старик резко повернулся и пошел злой, прыгающей походкой. Николай побледнел. Отец обидел его. Но ведь и он задел старика!

Садясь в трамвай, Николай с грустью взглянул на широкие, приземистые корпуса завода.

«Беда всегда в спину бьет», — вспомнились слова Сергея Архиповича, не дававшего вырывать свой станок.

Николая вызвал директор. Он был очень возбужден.

Николай уловил это по гневным ноткам в голосе Мишина.

Семен Павлович немилосердно дымил трубкой, перебрасывая ее то в левый, то в правый угол рта.

— Ваше настроение явилось для меня неожиданным.