Человек языкатый

Естественно, что фонология и структура слов латыни и немецкого оказали влияние на Lingua Ignota. Например, легко прослеживаются истоки слова Luzpomphia («глазное яблоко»): латинское lux («свет») и латинское же pomum («фрукт») слегка изменены и сведены вместе. Столь же красноречиво слово Diuueliz, откровенно напоминающее как латинское diabolus, так и германское duivel.

Связанные по смыслу слова обычно и визуально похожи, например родственники упомянутого уже глазного яблока выглядят так: Luzcrealz – «глазная впадина», Luciliet – «ресница», Luzimispier – «веко». В этом смысле Lingua Ignota местами похож на философские языки, до которых мы доберемся в следующей главе.

Вот еще пример: Oir – это «ухо», «ушная сера» будет Oirunguizol, «ушной хрящ» – Oirclamisil, а «серьги» – Oiralbriun.

Как все это произносилось?

К сожалению, мы можем об этом только догадываться, строить более или менее достоверные гипотезы. Например, гласные произносились по одной, а не сливались в дифтонги, это видно из антифона, где слово loifolum требует именно такого произношения. Интервокальное u читалось как «в», как в средневековой латыни, а скопление букв sch, обычное для немецкого, произносилось не как «ш» современного языка, а по нормам тогдашнего нижненемецкого как «скс» или «ск». Буква z, к которой Хильдегарда питала откровенную привязанность (встречается необычайно часто), скорее всего передавала звук «тс», поскольку местами в рукописи z замещается на «x», которая тогда отвечала именно за эту согласную.

Но это все предположения, высказываются и другие мнения: например, что та же z в разных позициях (в середине слова и в концевой) произносилась по-разному.

Что до грамматики Lingua Ignota… у нас есть лишь список понятий-существительных, но нет ни предлогов, ни глаголов, ни связных текстов на языке. Поэтому все, что нам доступно, – это гипотезы о существовании каких-то словообразовательных суффиксов.

Например, та же Сара Хигли предположила, что суффикс -buz, который встречается исключительно в разделе, посвященном деревьям, как раз и обозначает «дерево» или «куст», аналогично суффиксу -boum, который существовал в средневековом немецком. Другой суффикс – -zia – Хильдегарда использует в словах, имеющих отношение к природным объектам, к частям тела или растениям, а окончание -schia ассоциируется практически исключительно с дикой жизнью (он содержится в таких словах, как «лилия», «утка», «голубь», «незабудка» и т. д). Несколько похожих суффиксов -iol/-ziol/-zio, по всей вероятности, были связаны с мужскими профессиями.

Есть намеки на то, что суффиксы отражают грамматический род, но материала слишком мало, чтобы судить об этом с уверенностью.

Как и когда создавался язык?

Первый раз Хильдегарда упомянула о «неизвестном языке» в письме папе римскому Анастасию IV в 1153 году, но там Lingua Ignota упоминается как нечто давно воспринятое от Всевышнего и нуждающееся в обработке. Наверняка мистланг явился аббатисе в одном или нескольких видениях, а потом она с помощью уже упомянутого переписчика Вольмара в каком-то виде зафиксировала его на бумаге.

По мнению исследователей, основная работа была проделана между 1150 и 1158 годами. Есть вероятность, что сама Хильдегарда участвовала в работе над Riesencodex, но заканчивали его точно после ее смерти.

И самый интересный вопрос – зачем ей все это понадобилось.

Тут необходимо вспомнить о ее даре пророчицы, о том, что настоятельница монастыря Рупертсберг была не просто глубоко верующим человеком, а человеком, которого Бог избрал как пророка, наделил миссией. Для Хильдегарды мир после разрушения Вавилонской башни, когда Господь из-за неповиновения людского смешал все языки, находился в неестественном, павшем, грешном состоянии.

И это не только ее мнение, можно вспомнить Данте, у которого «Ад» предстает как место деградации и смешения языков, своеобразные «лингвистические руины».

Создавая свой иерархически правильный, отражающий структуру мироздания Lingua Ignota, она выходила за пределы отмеченных печатью зла человеческих наречий. По нашему мнению, Хильдегарда возвращалась к тому идеальному языку, которым Адам разговаривал с ангелами в раю, она выполняла задачу, возложенную на нее Всевышним, чтобы облегчить человечеству обратный путь к нему, она возводила здание из обломков Вавилонской башни, она выращивала новый райский сад взамен утраченного.

Метафора сада тем больше подходит, что в своих работах, не связанных с языком, Хильдегарда для описания грешного состояния использовала термин «сухой» как противоположность «зеленому», «цветущему», «влажному» райскому состоянию. Viriditas для нее не просто «зелень», или «озеленяющая сила», или даже «жизненность», а живое присутствие Бога во всем, тот самый «сок», который проявляет себя во всем сотворенном.