Человечек в колбе

Он соединил то, что старательно разъединял Линней. И он придумал наилучший способ для этого — «первичное растение».

— Все растения развились из одной общей первичной формы, — утверждал он и даже попытался изобразить это первичное растение. — Растение вовсе не так сложно, как кажется; все его части — это видоизмененные листья, сидящие на узлах стебля.

Лазанье по заборам за каперсами, тасканье огромных папок с листьями пальм, проращивание семян и прочие занятия принесли свои плоды. Гете постиг происхождение цветка. Он узнал тайну его образования.

«Когда при прорастании семечка его кожура трескается, то тотчас же проявляется разница между верхом и низом растения: корень остается в земле, в темноте и сырости, стебель же тянется кверху, к солнцу и воздуху». Здесь нет еще ничего нового, но это своего рода «вступление» к дальнейшему.

«На стебле можно заметить ряд узлов, каждый из них несет лист. У основания каждого листа образуется несколько почек — это основная форма растения, и ничего другого оно произвести не может. Последовательно листья усложняются, становятся изрезанными, зазубренными. Так идет дело во время роста растения. Потом наступает время размножения, появляется цветок. Но он тот же лист, только видоизмененный. На конце побега почки сидят целой кучкой, вплотную одна около другой. Часть листьев, которые развертываются из этих почек, так и остается зеленой — это чашечка цветка, часть же изменяется в нежные и красивые лепестки венчика. Наконец, третьи листья превращаются в тонкие тычинки и четвертые — в пестики».

Гете так увлекся этими изменениями листа, так захотел все отнести к листьям, что и семена стал считать за почки.

— Это еще не развернувшиеся листья, — утверждал он. — Кожура семени не что иное, как плотно прижатые один к другому листочки.

Очевидно, он так и не обзавелся новым объективом к микроскопу взамен потерянного. Иначе как объяснить это странное предположение, что почка и семя — одно и то же. Стоило только лишний раз пригнуться к микроскопу, и его блестящие прозрачные линзы показали бы, так это или нет.

— Ну, а махровый цветок?

— Вокруг конца побега сидит много почек. Если они распустятся все сразу, то и получится изобилие лепестков, получится махровый цветок.

Впрочем, с махровым цветком он позже поправился.

Белая лилия — прелестный цветок в глазах поэта, но когда Гете взял ее в руки, то он прежде всего уставился на тычинки и лепестки венчика. И эти лепестки рассказали ему историю цветка.

— Смотрите! — восклицал поэт. — Чем ближе лепесток к центру цветка, тем он больше похож на тычинку… Вот уже и зачатки пыльников видны, вот наполовину тычинка, наполовину лепесток.

Махровый цветок был разоблачен. Его лишние лепестки оказались просто переродившимися тычинками.

Лист превращается в лепесток, лист превращается в тычинку, тычинка превращается в лепесток. Если бы Гете был математиком, он мог бы очень коротко выразить все это:

«Две величины, порознь равные третьей, равны между собой».

Но он не был им, а потому его рассуждения насчет тычинок, лепестков и листьев были куда длиннее. Но они не потеряли своей убедительности от этого.

Наконец «Морфология» была закончена. В один и тот же день и она, и первая часть «Фауста» были отнесены к издателю. «Фауст» должен был прославить поэта, «Морфология» — натуралиста. Казалось, этого можно было ждать. Но жизнь часто самым прихотливым образом перевертывает все наши предположения. Издатель Гешен, хорошо знавший знаменитого поэта, взял «Фауста» и отказался издавать «Морфологию».

— В ней всего восемьдесят страничек, — политично сказал он Гете. — Это не книга, а брошюрка.

Гете удивлялся. Гете рассердился. Гете почти просил. Гете почти требовал. Но Гешен стоял на своем.

Дело было, конечно, совсем не в размерах «Морфологии». Гешен был опытный издатель, он не хотел, чтобы изданная им книга лежала на складе. Он не знал естественных наук, он не знал Гете как ботаника, и он посоветовался со сведущими людьми, а те сказали ему: «Что путного может дать науке поэт?».

Гете взял свою рукопись и отправился искать другого издателя. Эттингер рискнул — напечатал.

— Поэта Гете знает вся Европа, — рассуждал он. — Всякая книга, носящая его имя, должна иметь успех.

Книга вышла.

— Поэт и ботаника? — удивлялись профессионалы-ученые. — Воображаем, что он там написал! Изучать ботанику — не стихи писать.

А когда они прочитали «Морфологию», то принялись хохотать.

— Ну и открытие! Цветок и лист — одно и то же. Все растения произошли от одного первичного растения… А Линней… А Бюффон?.. А… — и имена ученых так и посыпались со всех сторон.

— Любительская болтовня, а не наука, — вот приговор, вынесенный книге Гете.

Друзья и приятели Гете тоже не отстали от профессоров.

— Стоит ли менять поэзию на теплицы и даже на сухие и пыльные гербарии. Займись делом! Твой Фауст…

Но Гете был упрям. Он начал готовить вторую часть своей книги о растениях. Но другие занятия и обязанности отвлекали его от цветов.