Челюскинцы

— Нет, они хорошие, они меня согревали, как живые печки.

Мне всё не верилось, что этому бесстрашному охотнику всего лишь пять лет. Ведь ему ещё только в детский сад ходить!

Но вот пурга наконец стихла. Погода стала лучше.

Мы живо разогрели моторы и полетели в море, к челюскинцам.

Летим, летим, а лагеря всё нет! Я забираю то вправо, то влево — ищу челюскинцев. Нет, не видать их.

Бензина осталось мало. Что делать? Надо возвращаться.

Поневоле лечу обратно. Бензин на исходе: едва-едва вернулись в Уэлен.

Через день набрали много бензина, опять полетели.

Только вылетели, разбушевалась пурга. Пришлось снова вернуться.

Пурга точно издевалась над нами. Я злился: там, на льду, товарищи, женщины, дети, им, наверное, холодно и голодно, они ждут не дождутся лётчиков, а я здесь торчу на берегу и не могу к ним пробиться…

ЛАГЕРЬ ШМИДТА

Настало 5 марта. Погода хорошая, день ясный. С утра ударил жестокий мороз — 37 градусов. Но я решил: летим во что бы то ни стало!

И полетели: я, Конкин, Петров, Руковский. Внизу — необъятная ледяная пустыня. Она усеяна ледяными горами и скалами. Вглядываемся. Лагеря не видать…

Летим час — лагеря не видать. Летим полтора часа — лагеря не видать. У меня даже глаза разболелись: слишком пристально смотрел вниз.

Подул южный ветер. Над трещинами во льду стоит пар. А нам кажется — дым. То и дело кто-нибудь из нас вскакивал:

— Лагерь!

Но это вовсе был не лагерь, а пар.

То нам груды льда покажутся сверху палатками, и мы опять кричим друг другу:

— Лагерь! Лагерь!

И это был не лагерь, а просто обман зрения.

Вдруг мы увидели настоящий дым. Мы боялись: может быть, это опять пар?

Но вот рядом с дымом замелькало что-то тёмное. Вглядываемся, видим: вышка, барак, палатка. Тут мы уверенно закричали:

— Лагерь! Лагерь!

Наконец-то долетели! Я сделал два круга над лагерем. Челюскинцы обрадовались. Кто «ура» кричит, кто шапку подбрасывает…

А я сверху смотрю на льдину, прицеливаюсь: как садиться? Самолёт у меня громадный, а льдина маленькая. Раньше она, видно, была большая, но раскололась на две. На маленькой остался аэродром, который приготовили челюскинцы, на большой — весь лагерь. Между ними — широкая трещина.

Ничего не поделаешь, садиться надо. Я стал внимательно, осторожно приземляться. Всё ниже, ниже… Стоп!

Сел благополучно. Вылез из кабины. А челюскинцы как накинулись — давай нас обнимать, целовать, прижимать к себе, точно маленьких…

Вид у них такой — с непривычки испугаешься. Лохматые, бородатые, в бородах сосульки блестят. Я говорю:

— Вот мы вам шоколаду привезли. Кушайте!

Они отвечают:

— Спасибо, не надо шоколаду! Вы лучше зайдите к нам во «дворец», мы вас горячим какао угостим!

Зашли во «дворец». Это — маленькая палатка. В окошко вместо стекла большая бутыль вставлена. Пол из ящиков. Один ящик — стол. Другой ящик — стул. На столе «стакан», то есть консервная банка. Рядом аптечный пузырёк с фитильком — это лампа. Возле лампы самодельные, вырезанные из фанеры шахматы.

Посреди «дворца» самодельная печка, сделанная из железной бочки. А на самодельной печке в самодельной кастрюле греется настоящее, вкусное какао.

Но пить его не пришлось. Набежали челюскинцы с большой льдины. Им очень хотелось к нам, но трещина мешала. Тогда они подтащили лодку, переправились через трещину и прибежали.

СПАСЕНИЕ

Тут я увидел Шмидта. Борода длинная и вся обледенела. Рядом с ним — Воронин.

А вот и Аллочка с Кариночкой. Папы их закутали, привязали к себе на спину и пришли с ними.

Все были очень рады самолёту. Все целуются, обнимаются. Воронин целует Шмидта, Шмидт — Воронина. Кто-то закричал:

— Да здравствует советская авиация!

Другой подхватил:

— Да здравствует первый самолёт на льдине!

Потом я увидел ноги штурмана Петрова. Его на радостях качали, подбрасывали и уронили в снег — вот он там и барахтался.

Челюскинцы говорили:

— Мы были уверены, что нас спасут! Поэтому живём на льдине дружно и спокойно. И даже стенгазету издаём. Называется «Не сдадимся».

Папа Кариночки сказал:

— Самое трудное — аэродромы. Только расчистишь льдину, приготовишь на ней аэродром, а льдина трескается, ломается. Приготовишь аэродром на другой льдине — глядь, и эта раскололась! Но мы духом не падаем. Надо будет — сто аэродромов приготовим!

Я спросил:

— А как себя малыши чувствуют на льду?

Он ответил:

— Хорошо. Их здесь очень любят, все о них заботятся. Мы даже их здесь два раза купали. Палатку покрывали мехами, чтобы не продувало, и купали. Каждый день катаем их на самодельных салазках, прогулку устраиваем.

Все радуются, а я думаю об одном: «Сесть-то мы сели, сумеем ли подняться?»

— Сколько думаете взять народу, Ляпидевский? — спросил Шмидт.

— Я, Отто Юльевич, возьму всех женщин. И детей, конечно!

— А влезут ли все?

— Упакуем!

Вот женщины приготовились, простились с челюскинцами, стали забираться в самолёт. Но никак не влезут! Они очень толстые, потому что закутались так, что ни повернуться, ни рукой шевельнуть.

Пришлось нам самим взяться за погрузку. Мы брали женщин за руки и за ноги и подсаживали в самолёт. Это было смешно.

Прибежал кинооператор с аппаратом и стал снимать.