Чейзер (Chaser)

Лайзе казалось, что зал суда пропал: исчезли чужие лица, тишина, посторонние звуки, и остался лишь соединяющий двоих тоннель. Световой пассаж, оставивший все лишнее за пределами восприятия. Стук его сердца в собственных ушах, ощущение сжимающих ее холодные пальцы теплых ладоней. Родные зеленовато-коричневые глаза, мягкая грустная улыбка и рвущая сердце на части, плещущаяся через край сердечного котла, любовь.

«Я должен, милая…»

«Нет…»

Веки защипало от подступивших слез.

«Я с самого начала не имел права».

«Имел».

«Нет. Прости меня».

«Ты спас меня, Мак…»

Он какое-то время молчал.

«Дураки мы, да, милая?»

«О чем ты говоришь? Почему?»

Горько и обидно.

«— Я просто люблю тебя».

Его шепот, казалось, раздался прямо в ушах, и Лайза почувствовала, что сейчас разрыдается.

«Я тоже люблю тебя. Слышишь?»

Он лишь мягко улыбнулся в ответ и отвернулся к окну.

Она смотрела на любимое лицо и чувствовала, что сейчас умрет прямо там.

Слышал? Он слышал, что она сказала? Он ведь должен был услышать!!!

— Мистер Аллертон, вы должны произнести, что отказываетесь от прав на эту женщину. Вслух, громко, четко.

Его мягкая, без тени веселья, улыбка, когда Мак вновь повернулся, все длилась, длилась и длилась — она зависла над ней, как тень счастливого прошлого и покрывшегося трещинами будущего. Без права на исправление совершенной ошибки.

— Да. Отказываюсь, — слова не прозвучали — бесплотно прошелестели, ничем не наполненные. Пустые, как оболочка призрака.

Представитель Комиссии покачал головой.

— Формулировка не принимается. Вы должны назвать имя и пояснить, что отказываетесь от любых прав на стоящую перед вами женщину.

Они не дались ему просто, эти слова — она запомнила это навсегда. Запомнила сквозь болезненно-гулкий стук сердца, сквозь стоящие пеленой слезы, сквозь пронзившую грудь боль.

— Я отрекаюсь от Лайзы Дайкин. От нее. И любых прав на нее.

Печать на плече медленно похолодела — так остывает тело с изъятой искрой, так стекленеют глаза покойника, неспособные более различить цвет неба.

Когда судья объявил о том, что мистер Аллертон и мисс Дайкин более не имеют права общаться и должны неукоснительно соблюдать это правило в будущем, Лайза не сумела даже отреагировать.

Онемели ноги и руки.

Онемел язык.

Онемел разум.

* * *

— Наказывай.

Мак больше не чувствовал. Не мог, не хотел, забыл как.

Наказание? Что может быть страшнее вырванной с корнем души? Заставили сказать — он сказал. Заставили разъединить узы — он разъединил.

Вот только жить дальше за него некому.

То был первый и единственный раз, когда Дрейк коснулся его плеча — Аллертона тряхнуло, по телу на секунду прошла электрическая волна, он повернулся от окна, в которое смотрел, и уперся взглядом в серьезное лицо Начальника.

Тихий кабинет, кажущийся низким после зала суда потолок.

— Я не буду тебя наказывать, Мак.

Тот лишь горько усмехнулся. Плевать.

— Как хочешь.

Дрейк не отреагировал на фамильярность. Смотрел странно: сосредоточенно и хмуро, в этом взгляде Мак будто ступал по спирали собственной судьбы.

— Почему ты запретил нам общаться, Дрейк? — То был единственный вопрос, царапающий кровоточащую рану острым железным краем. — Мы могли бы что-то исправить, что-то понять, что-то… сделать…

Он ведь не заплачет? Нет, не позволит себе, ведь мужчина… Не перед собственным Начальником так стыдиться. Не перед собой.

— Ты хотел, чтобы она осознала? Это был единственный вариант.

Мудрый и тяжелый ответ.

— Но… — Аллертон не выдержал, горько усмехнулся. — Ведь она уже.

— Просто поверь мне.

Больше Начальник не сказал ничего.

Открыл дверь и жестом указал в коридор.

Глава 9

Двое суток прошли, как во сне.

Лайза едва ли помнила, как добиралась до работы, как уходила с нее и что рисовала на рабочем месте. Что-то тусклое, невзрачное, убогое, отражающее состояние души.

Шеф хмурился, с нелюбовью глядел на эскизы, молча сочувствовал неизвестному недугу, напавшему на лучшую работницу отдела, и ждал, когда же тот отступит. Корить не корил, но и не радовался. Клиенты капризничали.

Лайза старалась.

Она не помнила, что ела, и ела ли.

Вроде бы что-то пила — по крайней мере, чашка с остывшим кофе сиротливо стояла в углу, отвернутая смайликом к стене. Календарь сняла вовсе — не хотела помнить дат и смотреть на отражение уходящего времени. Которого у нее теперь так много. Бесконечно, ненужно много.

Под вечер второго дня в гости без приглашения пришла Элли, и Лайза с порога разрыдалась у нее на плече.

Они просидели долго, почти до ночи. За кухонным окном на Нордейл опускались сумерки.

— Не кори себя! Нельзя! Не нужно это теперь, и бесполезно.

Лайза не слышала. Ни правильных слов, ни мудрых советов; чувствовала лишь, как обнимают, утешая, руки.

От горячего чая почему-то морозило; шелестели за окном превратившиеся за день из летних в осенние листья.

— Почему вынесли такое странное решение? Зачем, Элли? Какая им разница, общаемся мы или нет?

— Не знаю. Комиссия всегда выносит странные решения.