Чеченский угол

– Как дела? – осторожно поинтересовался гость.

Командир заправил магазин патронами калибра 7,62 и поморщился.

До него явственно доносился аромат дорогой туалетной воды. Конечно, в Москве можно это себе позволить – душ каждый день, одеколон, спокойная размеренная жизнь. А когда от покоя начинает сводить челюсти – Раппани приезжает в горы и берет в руки автомат. Для гостя война – экзотика, Салман же и его отряд на ней живут. И умирают. Слишком часто в последнее время. Но все-таки отказываться от Саджиева пока нельзя. Он привозит деньги, много денег… И принадлежит к тому же тейпу*, что и большинство бойцов отряда.

Вслух же Салман сдержанно ответил:

– Нормально все у нас. К операции готовимся. Три бойца недавно потеряли. Русские совсем обнаглели, облаву на нас устроили, еле прорвались. Сбили их «крокодила».

На моложавом холеном лице Раппани мелькает любопытство:

– Что устроим на сей раз?

– На День независимости России рванем пару коллаборационистов и московских шишек в Грозном. Одновременно больницу в Дагестане брать будем.

– Сумасшедший, – в карих глазах Раппани нескрываемое восхищение, он даже звонко причмокнул губами. – Да ведь весь Дагестан битком набит федералами!

– Тем интереснее. А тебя сюда никто не звал. Да?

– Не кипятись…

Гость на секунду запнулся, вспоминая чеченский, и Салман усмехнулся в черную курчавую бороду.

– Я продукты привез, на рынок в Грозном заехал.

– И как Грозный?

– Плохо. Видел домов восстановленных штук десять. Все остальное разбито. Дороги, правда, расчищены и разминированы, магазины начали работать, школы…

В груди Салмана колыхнулась жаркая волна ненависти. Грозный, израненное сердце Ичкерии, покоится в руинах, и каждый день город, где нет ни клочка земли, не политой кровью чеченского народа, оскверняют русские. И если бы только русские! На их сторону перешли и многие полевые командиры. Какой позор, какое предательство!

– Салман, ужин готов, – донеслось до командира.

Он повернулся к длинному, наспех сколоченному деревянному столу. За ним уже замерли в ожидании бойцы отряда. Салман равнодушно мазнул взглядом по невиданной роскоши трапезы – жареной баранине, помидорам, сыру, зелени – и его сердце сжалось. Что с того, что они будут ужинать бараниной, а не консервами? Раньше отряд и за тремя столами с трудом размещался.

Салман сел на свое место, потянулся за куском мяса, и его рука замерла.

– Зелимхана покормили?

Вахид, еще одна жертва недавнего боя. Правда, ранение легкое, смерть не добежала, вильнула в сторону, содрав лишь кожу со лба. Поверх грязной повязки натянута зеленая бандана, цвет ислама, духовный промедол. Парень утвердительно кивает:

– Да. С ним Айза.

– Как он себя чувствует?

– Неважно. Нога гноится. Он весь горит.

Салман скрипнул зубами.

Они отходили в глубь гор, спасаясь от яростной атаки федералов. Зелимхана ранили, и то место, где он упал, «шурави» щедро поливали свинцом. И все же Арби, выпустив пару гранат из подствольника, бросился за ним, вытащил друга. Уму непостижимо, откуда взялась та пуля, раскроившая Арби череп, ведь казалось – уже все, выбрался, спас товарища и сам уцелел…

Арби незадолго до этого исполнилось всего 19 лет. Зелимхану – 20. Вся жизнь мальчишек – война. Что они вспоминают, умирая? Треск очередей, взрывы гранат, липкую ладонь страха?

Салману проще. Есть что прокрутить на кинопленке памяти. 43 года, кадры, кадры. Были и красивые, и счастливые.

…Конечно же, не забыть студенчество. Всплеск радости: поступил, пробился из своей затерянной в горах станицы, и вот идет в галдящей студенческой толпе, его ждут светлые просторные аудитории. Дед, провожая в город, не удержался, по руслу морщины побежала слеза. И сразу же отвернулся, поправляя черную каракулевую папаху, но Салман успел заметить: в щелочках стариковских глаз гордость. И уже не важен даже смятый клочок бумаги в кармане, зачитанный матерью и сестрами так, что с трудом можно разобрать заветные «Салман Ильясов, вы зачислены на первый курс исторического факультета Грозненского педагогического института». Подумать только, какая честь, счастье: дед им гордится!

С ними уже не было деда, отзвучали поминальные молитвы в мечети, и мясо разделанных баранов давно роздано в память любимого старика, когда отец строго сказал:

– Засылаем сватов к Аминате. Ее тейп всеми уважаем, сама девушка здоровая и работящая. Она станет хорошей женой и матерью твоих детей.

Салман не позволил себе возражать. Пытался вспомнить лицо невесты, но не мог, оно расплывалось, как на нечетком снимке. Или мешали все стоящие в глазах тонкий профиль да черная блестящая коса с красным бантом, протянувшаяся вдоль узкой спины соседки по парте?