Чеченский угол

Отец что-то обдумывал, почесывая заросшую седой щетиной щеку, и Лика невольно поймала себя на мысли, что любуется его крепкой подтянутой фигурой, идеально прямой осанкой. Ему шли даже морщины, прочертившие в уголках глаз пару солнечных лучиков. Папины глаза, и теперь ослепительно синие, в молодости, должно быть, и вовсе мгновенно затягивали в омут любви, неудивительно, что мама в нем утонула.

«Хороших людей годы красят», – подумала Лика.

Ее размышления прервала короткая ремарка.

– СОБР, – сказал папа. – Я тут прикинул, с кем тебе будет безопаснее поехать в Чечню. Там сейчас не работает только ленивый – и милиция, мвдэшные СОБРы-ОМОНы, и спецподразделения ФСБ. По линии ФСБ я мог бы договориться с ребятами. Но здесь надо понимать: Чечни как таковой ты не увидишь, будешь сидеть в Ханкале и… не знаю, может стенгазету какую для вояк выпускать.

– Не очень радужная перспектива.

– Зато безопасная. Ну да ладно, этот вопрос, я так понимаю, не обсуждается… Со спецназом ГРУ, думаю, тебе было бы безопаснее всего туда отправиться. Но вот выходов на эту организацию у меня нет, между нашими конторами всегда существовала негласная конкуренция. А вот в руководстве СОБРа есть у меня «корешок», с него причитается с Джелалабада.

Лика вздрогнула. Отец никогда не рассказывал про Афган. Он вообще долго ее уверял, что просто служит в армии, а в штатском ходит лишь потому, что должность у него такая, техническая.

– Пап, спасибо, – подбородок предательски задрожал.

– Спасибо, – отмахнулся отец, проглотив подступивший к горлу комок, – ты потом скажешь. – И жестко добавил: – Если вернешься. Пошли обедать, мать, поди, уже заждалась.

Взвизгнув от радости, Лика повисла на папиной шее.

Как же все-таки повезло с отцом!

* * *

Малике Гациевой снилось, как мама учит ее готовить чепалгаш. Причем уже во сне она понимала, что это сон, из совсем давнего детства, еще довоенного, когда в их доме стоял запах свежеиспеченных лепешек, и по вечерам в селе отплясывали лезгинку, и можно было надеть нарядное платье и поехать в Грозный – зеленый, красивый, там продавалось мороженое, сладкое-пресладкое. Понимала – и отчаянно зарывалась в подушку, наслаждаясь воспоминаниями, и все старалась их удержать, не отпустить.

…Ловкие мамины руки замешивают мягкое кефирное тесто. В отдельную миску отправляется соленый творог, лук – золотистый, поджаренный и зеленый, только что с грядки. Мама раскатывает тонкие лепешки, кладет начинку и, аккуратно защипав края, выкладывает их на сковородку, следит за подрумянивающимися бочками, уклоняется от шипящего, брызгающегося масла. И вот уже на столе красуется аппетитная горка, а мама рассудительно поясняет:

– Еще чепалгаш можно приготовить с картошкой или тыквой.

Сердце Малики сжимается от счастья. Она вырастет и станет, как мама, будет готовить лепешки и суп из сушеного мяса, и за столом соберется вся семья, дети и… муж. В груди стучит быстро-быстро, даже дышать сложно. Аслан… Он так смотрел на нее, когда она брала воду из колодца, и глаза у него черные, а губы яркие, как вишни.

– Малика, беги! Прячься! Бомбят!

Она машет руками своему сну – уходи, прочь, это уже война, не хочу – и в который раз замирает, оборачивается на оглушительный грохот. Там, сзади, на том месте, где, споткнувшись, растянулся братишка, маленький Ваха, землю продырявила воронка, и Малика ползет к ней, сдирая колени, отплевываясь от пыли, и все трет ладошкой сухие глаза. Ей кажется, что братик там, так ведь не может быть – чтоб вместо Вахи воронка…

У края ямы лежит оторванная ручка. Крошечные пальчики вздрагивают.

Похорон Малика не видела. Женщинам не положено.

Мать выла, как раненый зверь, и повторяла, как заведенная:

– Аллах заберет нашего мальчика в рай…

Малике все непонятно. Откуда летят бомбы? Куда ушел отец? Почему в селе столько чужих людей в форме? Они приехали на огромных темно-зеленых машинах – зачем?

Но мама ничего не объясняет. Лишь губы шевелятся на посеревшем лице:

– Ненавижу, всех их ненавижу…

В сон врывается Зара, но не та старшая сестра, красавица с тугими косами, которой Малика так завидовала – ведь у нее уже есть муж, бравый высоченный Руслан с белоснежной, белее горных вершин, улыбкой. Теперь – забыть бы, забыть – на светлом платье сестры чернеет запекшаяся кровь, Зара хохочет, смеется, пританцовывает и зачем-то осыпает лицо землей.

Замирая от ужаса, Малика прислушивается, о чем судачат у потухшего огня во дворе мать с соседкой.

Руслана увезли в соседнее село, в комендатуру. Сказали, боевик.

– Он не успел, – тихо произносит мать.

– Его сильно избили. Зара побежала за ним, говорят, он стоять уже не мог. И тогда тот, кто его допрашивал… Он рассвирепел, увидев Зару. Отшвырнул ее в угол, и принялся избивать Руслана. Зара была вся в крови мужа, видишь, видишь, она землей лицо трет, отмыться хочет. Его прикончили у нее на глазах.

– Бедные мои детки… Шурави… Ненавижу!

Соседка качает головой:

– Это был не русский. Говорят, аварец, милиционер, из Гудермеса, у него наши всю семью вырезали. Поделом. Нечего сотрудничать с оккупантами!