Чеченские рассказы

И этот сухопарый сорокалетний мужик, получивший от нас кличку за свой удлинённый организм и за то, что он при каждом слове высовывал язык и смазывал слюной сохнущие от постоянного недостатка спиртного губы, согревал нас у печки, как наседка цыплят, не давая огню потухнуть. Он следил за сменой часовых и больше всех промокшему и замёрзшему Курочкину отдал свою тёплую флотскую тельняшку.

"Рапира – 7"

Мы покинули добротные, оборудованные чехами в прошлую войну позиции на скрытом зеленью крутом склоне горы, а утром, когда прекратился дождь, мы увидели, что находимся на голой, как лысина, высотке, в плохо натянутой взводной армейской палатке, далеко видной из-за плеши пары деревьев и кустов.

С трёх сторон нас окружал лес, высоты вокруг были господствующими, а зелёнка за дорогой и горной речкой напротив была в ста пятидесяти метрах.

Сильнее желания жить

Теперь, под нещадным кавказским солнцем, мы целыми днями роем окопы и ходы сообщения, сооружаем дзоты и строим блиндаж, валим деревья и устраиваем завалы. Каждый из нас по полночи стоит на посту, на своей позиции, а с утра принимается за дело.

Мы радуемся дождю, прерывающему наш каторжный труд, но мутная вода заполняет окопы, и глиняные их стенки рушатся, погребая нашу работу. Мы падаем от усталости и ночью из последних сил боремся со сном. Мы понимаем, что нас горстка в лесу, что вырезать спящих боевикам не составит труда. Но сон одолевает, он сильнее. Сильнее желания жить.

Ёжик, ты где?

Спустя месяц после переезда, в июне, во время дневной своей смены, через мутноватый прицел, снятый со снайперской винтовки, я наблюдаю за высоко парящей над горными склонами гордой птицей. Я вырываюсь на волю и плыву в налитых нежной прохладой облаках, и только приближающийся гул мотора возвращает меня на позицию ПК.

Внизу на дороге останавливается грязно-жёлтый ПАЗ, и на ВОП поднимается командир сапёрного взвода лейтенант Сорокин. Я видел его в полку. Он и в "районе" на камуфляже расцветки "НАТО" носит блестящие, а не тёмные звездочки. Кокарда на его парадном оливковом берете отражает золотым нимбом лучи солнца. Своим видом лейтенант олицетворяет бесшабашное мужество, но восемь сапёров всё равно не слушаются его. Он молод и ещё не научился держать солдат в повиновении, у него на щеках пух.

Тогда Сорокин должен был ставить у нас мины. В тот раз он приехал один на рейсовом автобусе; это было время, когда бронетехника так часто рвалась на дорогах, что вышло распоряжение – офицерам по возможности передвигаться на частном автотранспорте.

Ни одной мины Сорокин не поставил, потому что забыл провода. Зато он не забыл в вещмешок вместе с минами положить водку, и три дня они пьют. Только что прибывший Изюмцев боится, а ожидающий колонну на Шали Нечай, Сорокин и Змей – на всю катушку.

Две ночи подряд мы радостно воюем с невидимым врагом. Пьяный Нечаев передаёт по рации, что ВОП обстрелян, и ему разрешают открыть ответный огонь. Мы сотрясаем молчаливые горы мощью всего вооружения. Зенитная установка, легко разносящая в щепы вековые деревья и срезающая бетонные столбы, двумя своими стволами играет первую скрипку в поражающей воображение какофонии оглушительных звуков, света огненных трасс и озаряющих на миг могучие кроны деревьев ракет. Противотанковый гранатомёт рушит жалкие, вполнаката, крыши наших дзотов и землянок.

На третью ночь навоевавшиеся офицеры не "заказывают войну", но когда плохо проспавшийся Сорокин вылезает из землянки и орёт: "Ёжик, ты где?", нас действительно обстреливают из пулемёта.

Нечаев с Изюмцевым пытаются засечь место, откуда вёлся огонь, но никто больше не стреляет. Мы сидим в "кольце" всю ночь и на следующий день, полусонные, роем окопы, материм проклятых шакалов и, обессиленные, валимся с ног.

В следующую ночь, окончательно побеждённый усталостью и тьмой, я уснул на посту, и Нечай берцем вышиб мне зуб.

Мужество

Лёха Маликов сначала орёт, потом рыдает, потом, сжав от боли зубы, плачет. Из рваной его штанины торчит обломок кости, сапог с остатками конечности держится на ошмётках ткани и сухожилий, волочится по траве, оставляя кровавый след. Изюмцев послал нас снимать сигналки, но мы заблудились и попали на участок с поставленными на растяжку эфками и озээмками. В оцепенении я тащу его на себе и забываю, что иду по минному полю. Мы чудом не подрываемся второй раз.

После того, как мне вручили орден, я пытался убедить себя в том, что наградили меня за вынос раненого с минного поля. Я так и говорил всем, кто спрашивал, за что награда. Так мне было легче и удобней. Эдакий герой.

Но это неправда. Награжден я был за подрыв. За то, что бэтэр, на котором мы поехали за водой, наехал на фугас. Всё мое мужество заключалось в том, что я грохнулся о землю и чуть не сломал себе хребет.

Чрезвычайное происшествие