Чавивафа

Весь месяц, что крейсер был на космодромном обслуживании, Фридрих проторчал на борту — не выходил на поле, чтоб не светиться на камерах у миротворцев. Бродить по коридорам быстро надоело — крейсер-то «малый», а капитан вежливо попросил прекратить ходить в потемках и пугать команду своим суровым видом. Так и сидел в своем четырехместном купе неделя за неделей. Хорошо хоть один. Солдат не был фанатом кино и ТВ, много читал в интернете всякое по истории и географии, теша себя мыслями, что полно в мире мест и похуже, чем койка в купе на крейсере посреди Мжангвы. Слушал то эпик, то блатняк и смотрел, смотрел, смотрел без конца в окно на бесконечный желтый плоский мир. Менялось только небо — с пустого без облачка синего на черное с мириадом звезд. И менялся градус. Днем изнывал от зноя, на ночь одевал бушлат — искусственная среда на стоянке крейсеру ни к чему, команда ночует в отеле на базе у вояк, а дежурная смена и «этот» потерпят.

К утру, когда в бушлате залазил греться под одеяло, не мог уснуть от холода и вспоминал свой снег в Каптере, насколько он был теплей, чем все это. В школе, до всего, играли мальчишками в снежки, катались на санках с горки, смотрели, как работает снегоуборочный комбайн, стараясь попасть под прицел снегомета и хохоча превратиться в вонявший солярой сугроб. А на физре Учитель гонял до изнеможения на лыжах. На зло, на добро ли, маленький Фридрих проявил какие-то там задатки в этом деле, и физрук с него не слезал — катался с ним и после уроков. Готовил к чемпионатам, разрядам и медалям. Сейчас Фридрих помнил, как ему было горячо тогда. Как на трассе колотило сердце, гонявшее огонь по венам, как жарко дышала грудь, какой теплый был пар изо рта и каким раскаленным был снег, когда падал туда лицом на финише.

Наконец, регламентные работы закончились, крейсер наполнился снова командой и тремя десятками пассажиров из числа солдат, покидавших Икс по ротации, в основном в дугарину пьяными сразу упавших лежать в отсеках. Железная огромная банка корабля отекала испарениями, искрила и сверкала на солнце, когда, наконец оглушительно грохнуло у ее основания взрывом-толкачем, подняв метров на пятьдесят. Крейсер зарычал-заорал стартовым движком, чья исполинская мощь потащила его вверх, разгоняясь с каждой секундой все быстрей. Корабль мелко вибрировал каждым болтиком и гаечкой, временами встряхивался всем корпусом, Фридрих сидел на койке, уперев локти в колени а подбородок в ладони. Успевал краем глаза поглядывать в окно, удовлетворенно прощаясь с Мжангвой, стремительно удалявшейся и тускневшей внизу. Полчаса и Х пропал за синей пеленой атмосферы, а потом и за обрезом окна. Впереди неделя до Нироба, а там месяц попуткой-бычком до Гаммы Близнецов.

Физрук, что задолбал его в школе лыжами да и всей прочей физрой, хороший был мужик. Все пытался ему что-то умное сказать, про жизнь, что тяжкая штука, про баб лукавых, про вред курева, шмали, да бухла. Про то, что не надо возиться с ворами и шпаной. Пытался типа как-то восполнить отсутствовавшего отца. Но, обычно, в конце всякого разговора с тоской глянув в глаза мальца, вздыхал, и говорил:

— Ничего ты не понял, глупый. Сам будешь все в жизни понимать через свои ошибки и огребасы. Тогда вставай давай на лыжи и вперед. Хоть здоровья наберись, может, выживешь тогда.

Само собой, сев в пятнадцать, Фридрих похоронил все свои медалистские перспективы. Но выжил на зоне и еще много где, не раз добром вспоминая своего физрука и его лыжи.

Гамма встретила как обычно серой плотной и влажной атмосферой. Посадочка тут не из приятных, бывалый пилигрим, Солдат приготовил в руках раскрытый пакет из-под гамбургера если что поблевать. В окне ничего кроме серых хмарей и завихреней не видно, ближе к поверхности и вовсе покрытие окна покрылось конденсатом, подтекавшим свинцовыми тягучими соплями. В животе швыряло вверх-вниз внутренности, екало в груди, першило в глотке. В голове вздымалась муть, по плечам бегала мелкая дрожь, на губах и висках холодила испарина. Всеми костями почувствовал прикосновение корабля к бетону стола. Путешествие окончено.

Фридрих спустился на лифте и вышел на летное поле, вдыхая промозглый ветер с мелким бисером дождя. Шел по мокрому асфальту к пункту пропуска, озирался на родные пейзажи — вертухайские вышки, крутившие прожекторами, высокие каменные стены со спиралями бруно, местные рабочие в серых зэковских робах, вертухаи в высоких начищенных хромачах и гимнастерках, обильно обтянутых ремнями. Облаянный приветливо собаками, прошел контроль на КПП и за забором, сел в такси до зоны, которая светила огнями и испарялась в вечернее небо рыжим туманом от горизонта до горизонта в десяти км от космодрома.