Часы, идущие назад

– Знаете, полковник, есть на свете две вещи, перед которыми пасует все – и прагматизм, и технократия, и просвещение, и нигилизм. Первая вещь – это близость смерти. Угроза жизни, здоровью и благополучию. И второе – это то глубинное, глубоко личное, что мы получаем в детстве, первичная информация на вербальном уровне, то, во что начинаем слепо верить, потому что об этом рассказывали наши предки – бабушки, дедушки, матери, отцы. Вроде бы невероятное, но… такое семейное, такое интимное. Именно эти вещи заставляют нас верить в то, что можно найти способ, чтобы желание исполнилось. Опять же близость смерти, болезнь… Когда не к кому больше обращаться, и бог то ли не слышит, то ли его вообще нет. И уверенность в том, о чем столько рассказывали в детстве бабушка и мать: о связи поколений, о родстве, о тайном родовом то ли проклятии, то ли даре, что передается по наследству, по родству. Даре, который можно воскресить, завладеть им вновь, как чем-то ранее утраченным, но бесценным.

Глава 35 Третий слой

– Нет, – сказал полковник Гущин, когда они покинули больницу. – Нет и еще раз нет.

Катя и Первоцветов молчали.

– Это не то. Существенная, важная часть. Но это не все. – Гущин упрямо помотал головой.

– Анфиса про третий слой говорила, – напомнила Катя. – Мне кажется, это он и есть.

– Нет, – возразил Гущин. – Не стоит обольщаться. Апокриф есть апокриф.

– Однако на него опирается убийца, – не сдавалась Катя. – И такое ощущение, что это действительно не имитация, не реконструкция прошлых событий. Это новый виток. Новый ритуал. Федор Матвеевич, Молотова нам косвенно на двух человек намекала, даже на трех. Ее рассуждения о том, перед чем здравый смысл отступает. Близость смерти. Намек на судью Репликантова, если все верно, что мы слышали о его здоровье. А насчет опасного дара или проклятия, о котором в семье рассказывали, – намек на Казанского. Он не просто так объявил себя наследником Шубниковых, потомком Аглаи и Бахметьева. Он ссылался на что-то, что было в их семье. Велика ли честь объявить себя потомком убийцы и сумасшедшей? А вот соблазн позиционировать себя как потомка темных сил, почти полубога, пусть и темного, обладающего монополией на могущественный ритуал, способный исполнять желания и заставлять себе служить какого-то там демона часов, про которого по сказкам и легендам знает весь город, – этот соблазн велик. Особенно если к этому побуждают внутренние убеждения и наклонности натуры. Что это, как не дополнительная власть? А Казанский ведь власть любит, он сделал себе карьеру именно во власти. Если судью мы хотя бы допросили, пусть и мало что узнали, то Андрей Казанский пока далек от нас.

– А с чем мне к нему идти, к фактическому главе города? Со старыми сказками? С претензией на то, что он что-то там про себя вякал на заседании музейного общества, где одни старухи-музейщицы, да и то сразу же был подвергнут остракизму?

– Третий, на кого намекнула Молотова, – это Ульяна Антипова, – подхватил Первоцветов. – Вся эта сцена была странная. Как она от всего открещивалась! Владельцу ломбарда я верю – чего ему врать, он ее узнал, когда она настаивала на покупке браслета. Он даже на пробирную экспертизу разорился, а она недешевая. Видимо, был уверен, что продаст ей браслет, так она настаивала. А при Молотовой она все отрицала. Учитывая слухи о ее связи с Андреем Казанским… Не с чем к нему идти, так пойдемте к Ульяне, дожмем ее с браслетом.

– Звоните в перинатальный центр, узнайте, где она сейчас, и… Нет, черт… это только после совещания с начальником Главка. – Гущин поморщился.

Капитан Первоцветов связался с дежурной частью, узнал телефоны и начал звонить. И везде его огорчили.

– Ульяну Антипову срочно вызвали с консультации, роженица, говорят, сложная, с патологией. Ульяна сейчас с бригадой врачей, занята с ней. И когда освободится, неизвестно.

Катя подумала: Горьевск сопротивляется их расследованию, словно некая сила мешает им, вставляя палки в колеса. С матерью Аглаи Добролюбовой так – они никак не могут застать ее трезвой, а теперь Ульяна и… Кто еще?

Гущин заторопился назад на совещание к начальнику Главка, который уже приехал в ОВД.

– Молотова не плакала, – заметил он в машине. – О племяннике Макаре – ни слезинки.

– Все же он не родной ей, – заметил Первоцветов.

– Или характер такой. Когда часы пошли назад, она ведь в городе была. Но так нам и не сказала, где именно. К музею ведь только-только подъехала откуда-то. И приступ ее сердечный не такой уж серьезный. Кардиограмма вон толком ничего не выявила.

– Вы ее тоже подозреваете? – спросила Катя.

Гущин не ответил. Он о чем-то снова глубоко задумался.