Часы, идущие назад

Игорь Бахметьев приблизился к ней вплотную сзади и встал у нее за спиной. Она ощущала его дыхание на своей шее. Она одну за другой извлекла фотопластины из картонной коробки. Потянулась к полке за реактивами. И в этот момент он накрыл ее кисть своей ладонью. Она сжала пузырьки с химикатами, а он сжал ее руку. Отпустил… Легкое нежное прикосновение, пока она готовила раствор. Они словно делали это вместе – его сильные пальцы касались тыльной стороны ее руки.

– Вы обожжете руки о реактивы.

– У меня сердце обожжено.

– Игорь, пожалуйста…

Его губы касались ее волос. Она смотрела, как проявляется изображение на пластинах. Медленно возникают – сначала линии, затем расплывчатые очертания… предметы… лица… рисунки.

– О боже… что это? И это она тоже фотографировала? Глафира?

На долю секунды Елена Мрозовская забыла о его присутствии – настолько ее удивило увиденное, пока еще смутное и нечеткое.

– Это похоже на какой-то ритуал.

В этот момент он за плечи повернул ее к себе, настойчиво и властно. Свет керосинки с выкрашенным в красное стеклом отбрасывал на его лицо багровые блики. Его губы были плотно сжаты, а ресницы трепетали. Глаза казались такими темными, бездонными.

Елена Мрозовская как профессиональный фотограф знала: время красного света для фотографий истекло. Лабораторию теперь надо погрузить в полный мрак и действовать на ощупь. От этого зависит качество фотографий. Если она не хочет потерять все, надо погасить свет. Сейчас. Но остаться с ним наедине в темноте…

Много раз впоследствии она спрашивала себя: что это было? Что произошло с ней в тот миг, когда она протянула руку к красной лампе и завернула фитиль? Она сделала это сама. По своей воле. Воспринял ли он тот ее жест как приглашение, разрешение, или он даже не обратил на него внимания, пьяный от страсти? Был ли он пьян от страсти в тот момент? Любил ли ее, как она его?

Багровый свет погас. Его руки сомкнулись вокруг нее, он поцеловал ее в губы.

Он пил ее дыхание, ласкал ее рот, он почти истязал ее своим поцелуем – таким долгим… страстным…

Никто никогда не целовал ее так! Бедная, бедная феминистка, первая женщина-фотограф, самоуверенная, передовая, лишенная предрассудков… Что она знала о мужских поцелуях, о мужских прикосновениях, от которых твердеют соски и грудь наливается, как виноградная гроздь! О прикосновениях и ласках в полной темноте, когда сплетаются руки и ноги, когда пальцы исследуют каждый сантиметр влажной кожи. Когда комкается легкая послушная ткань, когда отлетают пуговицы и застежки и рука скользит по его обнаженной груди и ласкает мускулистый живот. И он, застонав, с силой двигает вашу руку вниз и вкладывает вам в ладонь свою гордость, свой пыл, свой горячий, твердый… Жаждущий вашей трепетной плоти, вашего сока, ваших вскриков в темноте, вашего жара и полной, сладкой покорности неизбежному чуду.

– Игорь, Игорь…

– Я люблю вас… Я полюбил вас сразу, как увидел тогда…

– И я… Но вы хотели жениться… ваша свадьба…

– Ничего нет. И не было. Кроме вас.

Он поднял ее на руки – растрепанную, в расстегнутой английской блузке. Он сам уже был без своей крахмальной сорочки, наполовину обнаженный.

– Игорь… не здесь…

Он приник к ее губам в долгом поцелуе, зажал ей рот своими губами, выпил, как вино, все ее тщетные, запоздалые слова и просьбы, весь этот глупый женский лепет возражений. Она никогда не была ни хрупкой, ни легкой, но он нес ее легко.

Ударом ноги распахнул дверь фотолаборатории и вступил во мрак коридора.

Дверь с грохотом закрылась за ними, оставляя там, в ванночках из фарфора и цинка, в вертикальном кювете из йенского оптического стекла, все тайны проявки.

Он нес ее как свою добычу по темному дому с башнями, где перепуганные слуги либо спали, либо прятались по углам, либо истово молились у образов при свете лампад.

На полу, среди подушек персидского ковра. На подоконнике незашторенного окна. Сверху, снизу, сзади, верхом, стеная, извергая сперму, целуя, сжимая, лаская, утопая в сладости момента, летя в бесконечную пропасть, отращивая крылья… На широкой брачной кровати, покрытой пыльным парчовым одеялом, – голые, оглушенные страстью, сплетаясь членами, проникая друг в друга все глубже, они познавали совсем иные тайны, утратив разом и чувство времени, и чувство стыда, и чувство реальности. Они становились единым целым, обнаженной жадной возбужденной плотью, горячей кровью, диким наслаждением, что поглощало их обоих целиком, изменяя уже безвозвратно.

Глава 27 «Нет имени тебе, мой дальний»

Весь короткий путь от торгового центра до отдела полиции полковник Гущин разговаривал по мобильному. Звонили оперативники из Главка – они установили московский адрес фотографа Дениса Нилова: тот жил в Новогирееве, в собственной однокомнатной квартире в новостройке. Оперативники проверили, какие отделения банков находятся поблизости от его дома – Сбербанк, ВТБ, банк «Уралсиб», банк «Промышленный». Ни в одном из них в хранилищах с ячейками не использовали тот код, что Нилов передал Анфисе.