Елена Мрозовская, которая невольно оказалась в роли соглядатая, отшатнулась.
Но разве фотографы – не соглядатаи жизни?.. Разве они не врожденные вуайеристы? Нет, о нет!
Даже спустя полтора года она помнила ощущения, охватившие ее тогда, когда она увидела сцену этого полного страсти, неистового полового акта. Стыд… смятение… горячка… бессилие… томная нега, разлившаяся по всему телу… тупая тяжесть внизу живота… желание… и опять стыд… страх, что они заметят ее…
Но они были слишком заняты друг другом в тот момент. Зато она заметила кое-что еще.
Глаза, блестящие, остекленевшие, в которых застыло такое странное сонное выражение – смесь хищной жажды и любопытства, отвращения и…
Еще что-то жгучее, как огонь…
Мигнул огонь и погас…
Среди орхидей и пышной листвы зимнего сада Елена Мрозовская увидела светлые волосы… мелькнула кружевная оборка… рука с тонким запястьем сорвала глянцевый лист и скомкала его. И все пропало – ни звука шагов, ни шороха, ничего.
Словно померещилось.
Но она знала, что видела в зимнем саду Аглаю, которая тоже подглядывала за утехами сестры. И за ним, за Игорем… словно потерявшим в тот момент все, все, чем он так гордился – выдержку, хладнокровие, невозмутимость. Все бросившим под ноги пьяной от похоти и счастья Прасковье, которой не терпелось испробовать твердость его члена.
– Елена Лукинична.
Ее рука соскользнула с закрытой крышки пианино. Она не слышала, как он вошел в музыкальный салон. Вечно он застигал ее врасплох!
– Елена Лукинична… Елена…
Игорь Бахметьев пересек салон.
Выглядел он усталым, но решительным. Вся его одежда была грязной – в пыли и… Да, пятна крови. Он же вез инженера Найденова в больницу. И не счел нужным или так и не успел переодеться. Наверное, когда ездил на фабрику, просто надел сверху пальто.
– Фотографии получились, Игорь Святославович.
– Простите, что так вышло. Мы снова вас сильно напугали.
– Вам не за что извиняться. Хотя это было… несколько неожиданно.
Она старалась говорить как можно строже. Она фотограф, профессионал. Ее пригласили сделать съемку для медицинского освидетельствования. И все. Все!
– Аглая больна, – сказал Игорь Бахметьев. – После того случая мы… Шло полицейское расследование, и я хотел, чтобы высказался специалист. Мы пригласили к ней сюда, в Горьевск, профессора Бехтерева из общества Русской патологической психологии. Он осмотрел Аглаю. И счел ее случай интересным. Уникальным. Она больна. Это душевная болезнь. И все, что вы видели сегодня, – перепады ее настроения, ее сексуальное бесстыдство и даже ее дикая агрессия – это все признаки, симптомы безумия. Это и Бехтерев нам подтвердил. Она душевнобольная. А все остальное, что вы, возможно, сейчас слышали… То, о чем болтает глупая суеверная прислуга…
– Я ничего не слышала. Я ни с кем не разговаривала. Я работала над фотографиями.
– Все, что болтают, – это вздор, суеверный дикий вздор, – он стиснул кулак. И тут же разжал его.
– Она просто стала невероятно сильной, и… она такая быстрая. Я не успела среагировать. Это как-то… это даже глазу не видно. Но фотоаппарат это заснял.
Игорь Бахметьев встретился с ней взглядом. Елене Мрозовской казалось, что он что-то решает про себя.
– Аглая – наследница миллионного состояния. Фабрика, деньги – все до сих пор принадлежит ей, пусть и формально. Она Шубникова. Я не могу позволить отправить ее на каторгу, к убийцам и… И в сумасшедший дом я не могу ее отдать. Если она умрет…