Часы

Цифры послушно переменились. Теперь часы показывали число и месяц. Тридцать второе декабря.

У Севодняева больно кольнуло под лопаткой, волной отдало в руку.

Опять ремонт! Опять жить по чужим часам, не понимая, куда уходят твои минуты и годы. Опять мечтать, что вот попадутся хорошие часы, и время перестанет исчезать впустую, и жизнь наладится. Опять...

Севодняев отер пот. Может быть еще ничего страшного не произошло, просто надо подвести месяц, как это делал мастер. А еще лучше, второго числа с утра сбегать в мастерскую, пусть часы переведут специалисты.

Севодняев вздохнул, успокаиваясь, и запоздало откупорил бутылку шампанского.

Проснувшись в одиннадцать часов, Севодняев первым делом поинтересовался месяцем. Тлела внутри надежда, что все исправится само.

Часы по-прежнему показывали прошлый год.

Весь день Севодняев провалялся в постели, лишь к вечеру встал, поджарил яичницу и допил выдохшееся шампанское. Делать было нечего, и Севодняев снова завалился в смятую постель. Завтра на работу. Время там тоже уходит безнадежно, но все же рядом люди, присутствие которых разбавляет пустоту.

Часы бесшумно лежали под подушкой. Какое число они показывают, Севодняев не смотрел. Он ждал утра.

Утром тридцать третьего декабря Севодняев отправился на завод. Неспешно прошелся пустынной улицей, зная, что все равно не опоздает. Ведь ему лишь кажется, что он идет не спеша, потом скажут, что он несся как на пожар.

Так и случилось. В отдел он пришел первым. Севодняев уселся, разложил перед собой листы прошлогоднего отчета, чтобы еще до начала рабочего дня создать на столе деятельный беспорядок.

«Сейчас придут сотрудники, — мелькнула мысль, — и кто-нибудь обязательно сострит, что год новый, а отчет у меня старый. А я отвечу, что и год у меня тоже еще старый.»

Севодняев посмотрел на часы. Они показывали восемь двадцать пять, а отдел был по-прежнему пуст. Севодняев вышел в коридор, нервно выкурил сигарету. Прошло еще пять минут, никто не появился. Севодняев схватил пальто, выбежал на территорию.

Цеха, начинающие работу в семь, были безлюдны. Севодняев не удивился, он уже ждал подобного. В проходной — никого, на улице — пусто, магазины закрыты, транспорта нет. Звонки в квартирах, которые отчаянно нажимал Севодняев, ударяли гонгом или залихватски дребезжали, но ни в одной из квартир в ответ на звонок не раздались шаги хозяина.

«Уехали! — стучало в висках. — Эвакуация, война!.. А меня забыли!»

Севодняев ринулся на ближайший вокзал. Там властвовала та же пустота. Гулко отзывался на шаги вестибюль, в круглосуточном буфете покрывались пылью жаренные цыплята, в киоске «Союзпечати» пестрели обложки нераспроданных осенних журналов. Табло прибытия и отправления поездов были погашены, лишь на самом верху желтые лампочки образовывали короткую надпись: число и месяц. Тридцать третье декабря.

Севодняев попятился и сел на ступени.

Значит, правда. Часы не испортились. Часы точны. И люди тоже никуда не делись, они просто живут в новом году, а он остался здесь. Ему всегда не хватало времени, он мечтал задержать прошлое, и вот — задержал. Вернее, прошлое задержало его. Теперь времени хоть отбавляй, оно никуда не денется, вслед за тридцать третьим декабря придет тридцать четвертое, потом тридцать пятое, тридцать шестое...

— Я не хочу! — крикнул Севодняев.

Все свое отчаяние вложил он в крик, но лишь сиплый писк вырвался из горла и тут же умер, не пробудив чуткого вокзального эха.

Севодняев слабо помнил, как он вернулся домой. Сидел голодный, не решаясь выйти на улицу, и тупо ждал следующего дня.

— Ну пожалуйста... — шептал он, — я не могу больше...

Часы безразлично меняли секунды. Полные сутки вымучивали они ждущего Севодняева. Когда цепочка нулей обозначила начало новых суток, Севодняев коснулся пальцем кнопки и увидел, что декабрь кончился. Наступил постдекабрь — тринадцатый месяц года.

Кажется, Севодняев кричал и плакал. Потом впал в оцепенение. Привел его в себя холод. Батареи в комнате медленно остывали. Севодняев пощелкал выключателем — света тоже не было. Водопроводный кран ответил шипением и бульканьем уходящей вниз воды. Голубые венчики газа вспыхнули было как обычно, но скоро давление в магистрали упало, огонь погас.

Лишь теперь Севодняев осознал, в какую ловушку он попал. Будут меняться дни и месяцы, но новый год не наступит. Он останется один, а жить будет все труднее. Пока длился декабрь, в домах топили. Кто топил — это вопрос другой, но положено топить, и топили. Подавали электричество, качали воду. В постдекабре таких услуг не предусмотрено, а морозы обычно стоят суровые.

К утру термометр за окном показывал минус сорок, квартира выстудилась, изо рта шел пар. Севодняев натянул на себя все, что можно из верхней одежды и потопал на улицу искать теплого пристанища.

На первое время он пристроился в строительном вагончике, где нашел круглую печку буржуйку. Потом вместе с печкой перебрался в чужую квартиру на первом этаже.

Мороз свирепел. Севодняев завесился в своей берлоге одеялами, где только мог заложил стены подушками, но все равно мерз.