Часы

Через несколько дней Севодняев привык к молчащим часам, научился с одного взгляда определять время. Правда, за неделю часы ушли на минуту вперед, так что Севодняеву приходилось делать в уме поправку. Пользоваться утопленной кнопкой, чтобы изменить показания, Севодняев не решался, боясь испортить их окончательно.

Может быть, именно потому, что часы терпеть не могли Севодняева, сам он не представлял себе жизни без часов. В этих случаях она становилась на редкость пустой и бессодержательной и, собственно говоря, состояла из одного ожидания. Расчеты, которые Севодняев делал на работе, оседали в бумажных завалах, не внося никаких изменений в вяло текущий производственный процесс. Так что можно считать, что восемь служебных часов состояли из чая и рассматривания неспешно ползущих стрелок. Те периоды, когда Севодняев лишался тикающего браслета и не мог следить за истаиванием рабочего дня, превращались для него в пытку.

Вечерами и в выходные дни жизнь без часов поворачивалась к нему другой, не менее печальной стороной. Минуты и дни убегали, просачиваясь сквозь пальцы. Пока соберешься позвонить, пригласить к себе гостей, становится так поздно, что звонить уже неприлично. Хочешь сходить в кино, пусть даже один, но и тут целый день уходит на то, чтобы собраться, найти по газете кинотеатр с подходящим репертуаром, а потом так никуда и не пойти.

Часы дисциплинируют, в это Севодняев верил свято. Появятся хорошие часы — появится много времени, и жизнь волшебно переменится.

И вот, часы, кажется, появились. Они работали уже почти месяц, и Севодняев, боясь обмануться в обретенном счастье, исподволь начал готовиться к новой жизни.

В начале декабря Севодняев собрался в гости к бабушке. Бабушку он навещал и прежде, причем часто, потому что она была уже совсем дряхлой и не могла сама таскать из магазина тяжелые сумки, но в этот раз Севодняев вкладывал в визит особый глубинный смысл. Это был первый официальный выход из дому в новых часах.

Кроме обычной сетки с картошкой он нес в подарок кулек конфет с мармеладной начинкой. Желейные конфеты были бабушкиными любимыми, и сам Севодняев любил их больше других.

Бабушка жила на бывшей окраине города, которая давно стала центром. Здесь было царство старых доходных домов, дворов-колодцев, коммунальных квартир. Здесь властвовал отстоявшийся за десятилетия, неизменный быт. В бабушкиной комнате под выцветшим оранжевым абажуром стояла резная деревянная мебель, многочисленные полочки украшались слониками и фарфоровыми собачками, а посреди комода на кружевной салфетке громко тикал старый как сама бабушка железный будильник.

Это были единственные в мире часы, которые не боялись прикосновения Севодняева. Что бы ни происходило, будильник исправно стучал, а его звонок дребезжал ровно в назначенное время, побуждая юного Севодняева, который в ту пору жил вместе с бабушкой, к непрерывной полезной деятельности. Однажды, в припадке неистребимого любопытства семилетний Севодняев по винтику разобрал будильник, но бабушка, вооружившись щипчиками для сахара и отверткой от швейной машины, сумела собрать и снова запустить его.

От старости механизм истерся, однако бабушка быстро заметила, что будильник продолжает работать, если его поставить вверх ногами. Так что последние годы будильник стоял на звонке, и, чтобы разобрать цифры, приходилось наклонять голову, неудобно выворачивая шею.

Бабушка усадила Севодняева пить чай со вкусными конфетами. Чаепитие затянулось до самого вечера, бабушка пересказывала все телевизионные передачи, что видела за последнюю неделю, а Севодняев не перебивал ее. Наконец, и конфеты, и бабушкины новости кончились, Севодняев поднялся, чтобы идти домой. Скособочившись глянул на будильник, сравнил время со своими. Электронные часы убегали на две минуты.

— Еще новые купил? — спросила бабушка.

Она по-хозяйски задрала рукав севодняевского пиджака, критически оглядела электронное чудо и вынесла приговор:

— Модные. Я такие не люблю. Не понимаю, что они там показывают...

Севодняев опустил рукав. На улице был мороз, и Севодняев опасался, что жидкий кристалл застынет.

Выйдя во двор, он окунулся в темноту декабрьского вечера. Фонари горели на улице, а здесь лишь отсветы окон редили мрак. В подворотне Севодняев придержал шаг, чтобы взглянуть на часы. Не мог он отказать себе в удовольствии определить время в полной темноте.

— А часики придется снять! — прозвучал рядом хрипловатый юношеский басок.

Севодняева ухватили за локоть, чужая лапа полезла в карман.

Севодняев совершенно не испугался. Прежде его никогда не грабили, да и денег у него с собой не было. Происходившее напоминало игру, и Севодняев игру поддержал.

— Я-а!.. — красиво заголосил он, саданул ребром ладони по серевшей на фоне подворотне фигуре и тут же получил ответную плюху в лоб. Севодняев покачнулся и впечатался затылком во что-то мягкое. Стоявший сзади взвыл от боли, выпустил левую руку Севодняева и наугад ткнул кулаком. Это уже не был грабеж, в подворотне происходила глупая мальчишеская драка, в которую зачем-то втянули взрослого человека.