Читаем Частная жизнь (без иллюстраций) полностью

Дома у нас стояла радиола «Даугава». Она была очень красивая и сложная, и еще очень важная, похожая на квадратную голову фантастического советского божества. Она очаровывала светом зеленого глаза и завораживала неземными голосами, которые, если покрутить ручку справа, то мелодично свистели, то вдруг пугали внезапным рыком. Я был уверен, что слышу космос. Кругом все говорили только о космосе, о спутниках, все мне объясняли, что это такое, и никто ничего не мог объяснить.

«Поймать передачу» умели только взрослые. «Передаем последние известия», — вдруг говорил уверенный голос и рассказывал нам про целинные урожаи, про Лумумбу, про кубинских повстанцев, идущих на Гавану.

Китайская дружба кончалась. Еще шли к нам из Китая настоящий китайский чай, синие китайские кеды — мечта каждого мальчишки; синие мужские шубы, овчиной внутрь и с капюшоном, — гордость пап; нарядные китайские термосы с драконами — предмет вожделения мам. Еще шли теннисные шарики, авторучки с золотым пером и много чего еще — и все превосходного качества и с неизменным клеймом — «Дружба», «Дружба», «Дружба»… Но «редиска» Мао уже замыслил измену, Сталин как в воду глядел, назревал китайский культ и «большой скачок» в коммунизм… Тут у некоторых возникали вопросы, но они их предпочитали не задавать: в стране была «оттепель», конечно, но она могла кончиться в одну ночь.

А газовая плита — вот она, и баллон к ней в углу. Газ кончится — приедут дядьки на машине и заменят баллон. И никаких дров не надо и дровяников, и керосином не воняет. Цивилизация.

<p>1959. Сургуч на горлышке</p>

Куба — любовь моя! Революционеры заняли Гавану, Фидель Кастро — премьер-министр народного правительства. 1959 год — начало новой большой дружбы.

В Перми всюду рвы и котлованы, на радость мальчишкам. Всюду толстые трубы, в которые жутко хочется залезть. Всюду стройки. Ломают старые частные дома, тянут водопровод, центральное отопление, газ. Возводят дешевые пятиэтажные дома из неоштукатуренного кирпича — долгожданное счастье «барачников». О бараки! Английское слово «barrack» (казарма) стало родным, советским, и вот — предел мечтаний — ордер в благоустроенную квартиру, конечно — с соседями, но — какие-то одна-две семьи, всего-навсего! Зато с балконом, как у графьев. Восторг. Позже неблагодарное население их прозовет «хрущобами»: и некрасивые-то они снаружи, и тесные-то они внутри, и санузел совмещенный, и неудобна планировка… А когда заселяли — ох как праздновали! Вино тогда сургучом запечатывали поверх обычной железной пробки, и на дне каждой рюмки лежала крошка сургуча.

А балконы скоро и навсегда превратились в кладовки. С улицы до сих пор можно видеть изнанку частной жизни пермяков. Парадные хрустали у них в комнате выставлены, у всех одинаковые и оттого неинтересные. Зато на балконе! Бочки с соленьями, пыльные пивные бутылки, лыжи, немытый велосипед и ломаные санки за бортом, старинный буфет, синие трусы на просушке… Для писателя — панорама подлинной частной жизни, для райисполкома — головная боль. «Балконы не захламлять!» — требуют власти, блюдя красоту улиц. «Будем штрафовать!» — грозят пожарные, в тревоге за безопасность. Бесполезняк. Барачное сознание только могила исправит.

Как мы, мальчишки, были одеты. Плюшевое пальто, байковые шаровары поверх валенок, шапка с дерматиновым (обязательно! — такая мода) верхом, шарф завязан почему-то на спине. Бабушкины варежки на резинке с обсосанным в ледышку большим пальцем. И везде дырки, штопки и заплатки. Против новых вещей мы протестовали до слез: во дворе засмеют.

В четыре года первый раз пошел в кино, смотрел фильм про шпионов. Потом гонялся за шпионами со щепкой наизготовку, шпионы были за каждым кустом — но и у меня патроны не кончались. Однажды при мне поймали настоящего шпиона. Какой-то мужчина бежал по нашему двору, за ним трое резвых людей в штатском, они сбили его с ног, скрутили в клумбе, переломав наши цветы, и увели за угол — всё молча. Больше в эту игру мы не играли.

Год Луны. Все разговоры о ней, о нашей соседке. Мы запросто летаем к Луне, огибаем ее, фотографируем ее спереди и сзади, осыпаем вымпелами. Ее так и рисуют в «Огоньке»: Луна в платочке улыбается от уха до уха, как возлюбленная соседка Дуня, а вокруг нее хороводом наши спутники.

Популярны лекции о космосе. Мама с папой ходят и потом всем знакомым рассказывают с большим волнением.

Всё новое в стране называют «Спутником»: велосипед, электробритву, радиоприемник, лыжи, подстаканник — все «Спутник», и расческа — «Спутник». В каждом городе есть кафе «Спутник», одноименный кинотеатр и пионерский лагерь. Обилие «спутников» никого не смущало: вокруг Земли их летало уже больше десятка (не считая американских). Запускали на орбиту грибки, бактерии, собак — Белку и Стрелку (наша стиральная машина называлась — «Белка») и еще дюжину геройских дворняг — поговаривали о «человеке в космосе»…

И никто этого человека еще не знал, только мы с вами уже все знаем про него. Как приятно!

<p>1960. Мальчики в лифчиках</p>
Перейти на страницу:

Похожие книги

Аламут (ЛП)
Аламут (ЛП)

"При самом близоруком прочтении "Аламута", - пишет переводчик Майкл Биггинс в своем послесловии к этому изданию, - могут укрепиться некоторые стереотипные представления о Ближнем Востоке как об исключительном доме фанатиков и беспрекословных фундаменталистов... Но внимательные читатели должны уходить от "Аламута" совсем с другим ощущением".   Публикуя эту книгу, мы стремимся разрушить ненавистные стереотипы, а не укрепить их. Что мы отмечаем в "Аламуте", так это то, как автор показывает, что любой идеологией может манипулировать харизматичный лидер и превращать индивидуальные убеждения в фанатизм. Аламут можно рассматривать как аргумент против систем верований, которые лишают человека способности действовать и мыслить нравственно. Основные выводы из истории Хасана ибн Саббаха заключаются не в том, что ислам или религия по своей сути предрасполагают к терроризму, а в том, что любая идеология, будь то религиозная, националистическая или иная, может быть использована в драматических и опасных целях. Действительно, "Аламут" был написан в ответ на европейский политический климат 1938 года, когда на континенте набирали силу тоталитарные силы.   Мы надеемся, что мысли, убеждения и мотивы этих персонажей не воспринимаются как представление ислама или как доказательство того, что ислам потворствует насилию или террористам-самоубийцам. Доктрины, представленные в этой книге, включая высший девиз исмаилитов "Ничто не истинно, все дозволено", не соответствуют убеждениям большинства мусульман на протяжении веков, а скорее относительно небольшой секты.   Именно в таком духе мы предлагаем вам наше издание этой книги. Мы надеемся, что вы прочтете и оцените ее по достоинству.    

Владимир Бартол

Проза / Историческая проза