Час возвращения

— Взвесим, — сказал Иван солидно и отошел, с недоверием взглянув на коменданта. Что-то уж очень круто изменился, впрямь не считает ли, что они — родственники начальству?

Вахромеев подошел к Вере, подал ей ключи.

Хмурые, серо-стальные глаза его повлажнели.

— Ну живите, — вроде разрешил милостиво. — Желаю! — и торопливо («Что-то у них все торопятся») зашагал к машине. Вера стояла на крыльце и глядела, как, переваливаясь через кювет и глубоко продавливая мягкую землю, машина выбралась на асфальт и вот уже помчалась под гору. Неприкрытая дверь короба моталась, будто махала на прощание.

— Сыч, он и есть сыч, — сказала Вера, торопясь открыть заржавелый висячий замок.

— Не скажи! — возразил Иван. — Что-то в нем изменилось. Вот сейчас. На наших глазах.

— О чем вы секретничали? — Вера наконец отперла замок.

— Да все о доме.

— А ты что?

— А что я? Всегда давали нам без платы. Государственный, а тут — кооператив.

В доме пахло нежилью сырого, непрогретого воздуха, мочалом старых матрацев, свернутых на трех железных койках, стоящих рядом в большой комнате. В малой — стол, газовая плита и белая колонка газовой печи. На веранде — ведра, корыта, кадушки, детская коляска, цветочные горшки с землей — все, что не увезено в город за ненадобностью. А вот сушеные травы под потолком, и воздух тут совсем другой. В клети, знать, давно не хранилось съестное, иначе пахло бы мышами, но их духа и в помине не было. В хлеве лежал сухой навоз. Вера все это быстро обежала, вернулась в дом. Не верила своим глазам: как же все это привалило им? Будто их ждали, прожить без них не могли. Она вернулась в дом, застала мужа у окна. Он задумчиво глядел на черный клочок огорода за окном, в бороздах мокро блестела набрякшая водой земля. На старой корявой иве склоненный скворечник. Серенькая пташка снует вокруг него, то исчезая в черной овальной дырке, то выскальзывая оттуда. Другая же, блестя сизо-черной грудкой, самозабвенно напевает, поднимая к небу заостренный, будто карандаш, клювик. Птицы обживали гнездо, и у них, наверно, были свои заботы.

— Ну что же ты, Иван, открыл бы окна. Задохнуться можно… — Вера сама было попробовала открыть, но шпингалеты, не однажды закрашенные белилами, присохли и не поддавались. Тогда Иван железными пальцами свернул их, отодвинул, нажал на створки, бумажная оклейка затрещала, и окно распахнулось. В лицо подуло сыроватым воздухом, горьковато-сладким от ивовой коры и нежно-желтых барашков, обсыпавших темные изломистые ветки дерева у самого окна.

На крыше старой скворечни, часто махая крыльями, пел скворец. «К добру!» — подумала Вера и светло улыбнулась.

— Ну-ка, возьми ведерко да тряпку. Хоть и чужие пыль-грязь, а вывозить нетяжко. Да поживей, что ты, недоволен или что? Как прошли, ни об один порожек не споткнулись. Я так боялась, так боялась…

— Что я — каторжник, за меня бояться?.. Но знаю я таких добреньких. Навек обяжут ходить за ними. А тут еще дом купи. Привяжут к этим Холодам.

— Да ты что, Иван? Счастье само в руки, а ты? Неужто и здесь не остановимся? Еще голову ни разу не приклонили, а у тебя уже бега на уме.

— Да не терзайся ты, Вера. Сама же знаешь, невезучий я, а тут такое. А скворец-то какой старательный, шельмец. И туда же: мол, глядите, я не боюсь, что тут Холоды. Ах ты, птаха-кроха.

Видя, что муж в настроении, Вера, не давая ему снова расслабиться, схватила матрац, бросила ему в руки:

— Ну-ка, ну-ка, Ивашка, давай обиходим хату. Выбей-ка да повесь на солнышко. На первую пору сгодится.

Не успел он справиться с матрацем, как она, выгребя хлам и выбросив его в огород, велела поджечь. Вскоре в дальнем углу за баней запылал костер. Вера все выискивала и стаскивала в огонь разную рухлядь, а Иван граблями подчищал участок. Ветер заклубил дым по всей деревне. Сбежались перепуганные соседи. Узнав, в чем дело, заулыбались: новоселы! Полнолицая соседка Серафима оказалась дояркой, что несказанно обрадовало Веру, и тут же через штакетник завязался разговор о ферме. Прикостылял муж Серафимы — инвалид войны, высокий и тощий Евдоким Иволгин, покурил с Иваном, тоже стоя по разные стороны забора. У Веры скребнуло сердце: «Поди пьет, инвалид-то. Кто из них уберегся…» Но вскоре работа снова увлекла и Веру и Ивана, и они допоздна обметали стены, потолки, мыли полы, мебель, оставленную, должно быть, доярками.

— Обмыться бы, — вздохнул Иван и пожалел, что в бане, куда он успел заглянуть, печь порушена. И все же обмылись водой из бочки, успевшей за день подтеплиться. Дурачились, обливая друг друга. Не помнили, когда было так дивно. «Ивашка-то, Ивашка мой! Вроде другой. Тьфу, не сглазить бы…» — подумала Вера.