Час возвращения

До вечера он ждал Веру, но та явилась лишь на другой день. И с пустыми руками, чего с нею никогда не случалось. И опять местом свидания был коридор. Они встали у окна.

— Семинар у нас, — сказала она, ничуть не винясь, даже с радостью. — Съехался весь район. Изучают наш подряд. Представляешь? В магазин не успела, ты уж…

Оправдания были хлипкие, но Иван промолчал, вспомнил слова сына: «Несчастнее ее нет на свете…» Вот, как сговорились…

— Придется, Вера, трогаться. Еще раз. Ничего не поделаешь. Обуха, знать, плетью не перешибешь…

Она поникла сразу:

— Кто обух-то, а кто плеть, Ваня? Совсем перестал отличать. — Глаза ее повлажнели, но слезы она удержала. Лишь верхняя губа подрагивала и морщилась. — Да что мне, за твои штаны держаться? Нет, Иван, избаловала я тебя. Сама виновата. — И уже, не сдерживая слез, закончила: — Да неужто срам твой вселюдской и поруха такая твоя ума-разума тебе не вернули?

Не вышла — выбежала из больницы. Влажный ветер холодил лицо, долго не мог обсушить слезы. Сейчас она сделала шаг, в который и сама не верила. «Только бы не отступить. Только бы… А сила моя в этом или слабость? — И решила сразу: — Слабость…»

Закончилась дойка, розданы корма, и женщины одна за другой потянулись в красный уголок. Обычная пятиминутка — язык почесать, руки подержать на коленях, чтобы отдохнули, да и новостями, у кого что дома, поделиться. Эти посиделки в бригаде любили за их домашнюю естественность. Конечно, если не приходил зоотехник, курносый, рябой мужик. Женщины догадывались, что он в большой тайне от посторонних глаз заливает за воротник и бывает особенно несносен, когда приходит не опохмелившись. Тогда он говорит с доярками так, будто они, а не коровы дают молоко, и получалось, что все они никуда не годятся. «Ну, ладно, ладно, какой молочный нашелся», — обычно говорила Серафима и уводила зоотехника угоститься «молоком», и вскоре возвращалась навеселе — где-то опохмелялись вместе.

Вначале Веру коробило, но потом она как-то привыкла и перестала замечать это. И если бы не ее отлучка, ей, может быть, и не бросилось бы в глаза, как девочки стали льнуть к Серафиме, а зоотехник стал навещать ферму не однажды в день. Ксюша Ветрова всякий раз выбегала к нему, тут же бросая то, что было у нее в руках. Вера вдруг обостренно увидела все, что может произойти с ее бригадой. Она и только она будет виновата, если они не выдержат. Она еще увидела, как вредна преждевременная похвальба для их еще не устоявшейся бригады. «И я поддалась, и мне было приятно. А что я еще сделала? Еще и года не протянули…»

Серафима снова запила, и Вера зашла к ней. В доме у соседки всегда было не прибрано. На табуретках, на полу немытая посуда. Небритый, но, кажется, трезвый муж скрипел по железу напильником; на обеденном столе лежал полусогнутый в коленных шарнирах протез. Вера спросила о Серафиме.

— Дрыхнет, — буркнул инвалид. — Дочкины именины, вот и нагрохалась. А ты садись, соседка, сбрасывай ватник.

— Что же она-то? Ты вот, вижу, вроде в порядке?

— Как же я мог? Дочка любимая. Внук такой! И зять у меня как для поглядки. Знаешь, Вера, не пошла в горло, жалость моя зеленая.

— А она-то ведь женщина. И что мне с ней делать?

— Что делать? Проспится, человеком будет. Или она плоха для тебя? Ну?

Вера размотала шаль, расстегнула ватник, села на стул, убрав с него авоську с буханками хлеба.

— Ох, Евдоким, не поверишь, в каком я аду живу. Иван вон опять в бега собирается. А куда бежать? Так и семью растеряет по лицу земли. И в бригаде, как назло, то же. Вот я и пришла.

Хозяин бросил на стол напильник, поднял на гостью серые, с крупными зрачками, по-собачьи грустные глаза:

— Жалуешься, ах, Вера… На характер свой жалуйся. А если не сладишь с ним, с характером-то своим, то живи разведенкой.

— Зла никому не хочу… А характер не переделаешь, нет. Добром хочу. Для добра люди родятся и родят для добра. Мы и к Серафиме все добром. Мы ее подменяем, жалеем. Но сколько можно? Бригада подрядная, зачем же нам полуиждивенка? Расстроим из-за нее весь подряд, бригаду развалим. Несправедливостью разорим души. Ты помоги мне, если можешь. Остепени ее. А то мы с Нового года станем пересматривать и складывать окончательный состав бригады. Доярки могут не подать голос за Серафиму. Тут уж ничего не сделаешь.

— Да ты что? Грозишь?

— Успокойся. Я к тебе по-соседски. Обговори семейно, пока себя против всех не восстановила. Кто на дядю станет работать. Коснись тебя — плюнешь и отвернешься. Ты гордый?

— Да, это есть…

— А другие что? Хуже тебя? Тоже гордые. И слушай еще, что я скажу. Это тоже по-семейному. Мы с главным зоотехником подсчитали… — Вера скинула шаль, чувствуя, как ей стало жарко. — Если судить по расходу кормов, надой должен быть выше.

— Уж так и можно подсчитать! — вскричал Иволгин, но Вера заметила, что он смутился.

— Можно. Это очень просто. Анализ кормов. Килокалории. Каротин. Учет особенностей породы коров. Не сходится у нас… — Вера развела руками. — Перейдет на подряд весь совхоз, считать будут строже.

— Куда ты клонишь, не пойму…

— Да понял ты все, Евдоким. Вижу, понял…