Час возвращения

— Двое. Дочка в восьмом. Умница. Спорт любит. А сын — в четвертом. Неусидчивый больно.

— Отца любят?

— Сын, верно, любит. А дочь, так совсем отвыкла. С плеча отца судит. Мне до слез обидно. Это отца-то родного?

— А дети с вами?

— Нет, у бабушки и деда.

— Привезти надо. Непременно. Дети делают семью. Поняли?

— Да. Я так же думаю.

— Хорошо… А сама-то как, по любви вышла?

— По любви, доктор. Такой стеснительный, чистый, так полюбил. Работящий был — на весь колхоз. А меня — на руках носил, и куда хочешь унес бы. Гармонист. Сидим, бывало, моя голова у него на плече. Вальсы любил. Неучем, подбирает по слуху. Души я не чаяла, думала — не скончается счастье: так и проживу, обласканная, обцелованная. Нежданно-негаданно ушло-укатилось счастье.

— Вера Никитична, вы помните, с чего началось? Как? — прихмуренные, глубокие глаза доктора оживились. — Помните?..

Вера задумалась, как горький ком, сглотнула что-то, застрявшее в горле. Ей не хотелось это вспоминать, даже в мыслях корить свою мать, которая не приняла Ивана.

— Эх, — вздохнула Вера, — взяла мама себе в голову, что ее дочь, выдавшаяся красотой и работистостью, стоит другого, достойного мужа. За мной ухаживали, и не прочь были предложить руку и сердце, такие уважаемые люди села, с достатком, как агроном, главный бухгалтер, а взял да увел меня тракторист. Все его богатство было солдатская шинель да кирзовые сапоги. Пришлось ему уехать. А у него — ни кола ни двора. Мальчишкой остался сиротой, рос в детском доме. Мама, будь она помягче характером, обрадовала бы душу зятя, обогрела, матерью бы обернулась. А она дочь к нему ревновала, чужаком садился он за стол в ее доме. Уехал Иван. А там работа «левая» бесконтрольная, подачки. Ну, и дружки разные случайные — его ведь понять можно: приживаться-то надо. Любила я его, не бросила. Скитаться стали. А мне каково? Всякий раз заново доказывать, что рученьки мои могут. Бывало, постель только и соединяла, а день все врозь да врозь. А потом и постель… Пьяный-то придет…

— Вы мне, Вера, реалистически все изобразили. Насчет обстоятельств — это верные наблюдения.

— Не знаю, где промашка моя вышла…

— Может, о работе другой думал?

— Кто знает, молчун он. Машины любит. Досконально знает. Любую, что встала, оживит, как будто силу вдохнет. Очень толковый! Верно, попервости поговаривал: «Инженером бы мне, я бы обучил, — говорит, — всю эту безмозглую трухлю, — так он называл мальчишек, тех, что садятся за руль, а машину не знают. — Им бы только рулить! Нелюбопытные…»

— Выходит, мечта не состоялась. Это многое значит для человека, очень. Не состоялась мечта. Не состоялась жизнь. Не состоялся человек. Отсюда чувство ущербности, неполноценности. И — хроническая эмоциональная болезнь униженности, ощущение несправедливости.

— Но разве он один пережил это? У других-то, поглядишь, не слаще нашего жизнь, а им хоть бы хны. Если уж выпьют, то в меру. И трагедий — никаких. У нас-то пошто так?

— А тут, дорогая Вера, все зависит от личности, от силы сопротивления к якобы неравенству, а может быть, и к реальному неравенству, от устойчивого восприятия крушений, от умения ограничивать желания. Некоторым людям, чье детство прошло в современных приютах, свойственно неумение индивидуальной жизни, индивидуальной борьбы за себя. Попади он в хорошую семью, — извините меня, Вера, но вы сами мне рассказали, — может быть, эти недостатки проявились бы не так обостренно. Вы, наверно, Вера, всегда сильно занята? — закончила она вопросом.

— Всегда, доктор. Как помню себя, все кручусь.

— Вам внушили, что главное в жизни только работа на производстве, она кормит и поит и почет создает. Так ведь?

— Так. А как же иначе?

— Ну, правильно. Все удивляются, когда я об этом говорю. Но поймите, Вера Никитична, долговременные духовные ценности создают труд, любовь, семья. Если бы у Ивана это все вкупе имелось, не стал бы он «снимать» вином напряжение в душе, которое копится не день, не два, а может быть — всегда. Поди, в театр давно вместе не ходили? В кино хотя бы? Приходит Иван домой, куда ему деться? Ах, гармонь любил! Хорошо! Но для себя играть какой прок? Артист без зрителей и слушателей — не артист. А он ведь в душе наверняка был когда-то артистом… Одно осталось: видимость интереса — телевизор, спортивные передачи, ну, а дальше, сами знаете… Читает ли он хоть что-нибудь?

— Нет, давно не видела за книгой. А раньше с собой в поле брал.

— То-то, голубушка. А это плохой признак, если не читает, признак ущербности. Мысль не возбуждается у него, а глохнет. Читать надо. Хотя бы отрывной календарь.

Вера склонила голову, зажала лицо руками: ей порицание, ей суд-приговор. Да как же так, все время считала, что правильно живет?

— Что же мне делать-то, доктор? Как, куда ступить? Ничего я теперь не могу с ним поделать, отбился от рук. Несчастный он человек. Беда его и моя…