Час возвращения

Через несколько дней они начали. От машины пахло еще не горячим металлом, не перегретым маслом, не полевой пылью и волглым недостоявшим зерном ржи, а резким душком свежей краски. Запах был чуждый, неестественный. Еще вчера Иван прогнал машину километров пять, посмотрел в работе ход, не раз сворачивал на обочину, включал все агрегаты, прислушивался, смотрел, как вхолостую двигались механизмы. Недолго задержался у поля, где вскоре ему предстояло работать. Стебли пшеницы стояли густо, крепкие и упругие, как пики с широкими и тупыми наконечниками темно-зеленых колосьев. Колосья еще не отяжелели, едва намокали молоком, но горьковато-сладкий запах уже говорил о мощи того, что скрытно зарождалось в них, — белого чудо-зерна. Ячмень уже мешался, и поле казалось пегим — местами зелень держалась стойко, а большей частью уже уступала белесовости, и было интересно смотреть, как светлоусые колосья с еще мягкими зернами с важной задумчивостью покачивались под ветром. Непривычная тишина стояла в поле. Оно жило запоздалым бульканьем перепела и жалобами едва видного в небе канюка.

Просматривать машину тому и другому было интересно, и Кравчуков и Венцов увлеклись в первый же час. Работали, пока было светло. Говорили мало — оба были молчунами. Оживились лишь тогда, когда Иван сказал, что он вообще-то не любит комбайн потому, что «он не встроен в природу», то есть слишком требователен к условиям. Подай ему ровное большое поле, сухую погоду, а то забуксует и хлеб помнет, загущенные посевы и добрый урожай не прорежет. А сколько с ним мороки при подборе валков! Кто бы видел, сколько зерна травмируется, а если оно семенное, какой урон урожаю! Попусту выбрасываются изувеченные бесплодные зерна, а в поле выходит недосев.

Кравчуков удивлялся, что вот он, инженер, никогда не задумывался над всем этим, а Иван вон как мыслит, хотя какое у него образование. И нашел ведь слабое место в отношении человека и живородящей природы. Выходит, комбайны должны быть другими, принципиально новыми. Он и об узлах машины делал такие замечания, что Кравчуков диву давался: природа дала ему ум с большим запасом, а что она не дала ему?

Поговаривают, будто они с Бахтиным давние знакомые, а то и родственники. На всякий случай главный инженер помалкивает, когда иной раз по утрам Иван появляется на машинном дворе, что называется, еле-еле душа в теле. Он знал, чем это рано или поздно кончится. Что был за шофер Портнов — не хуже Ивана кумекал в машинах, а на кого стал теперь похож? Если б кем было заменить, завтра же заменил бы и не дрожал по ночам от всякого телефонного звонка или стука в окошко. Но кем заменишь?

Они уже собирали инструменты, когда услышали близкое гудение мотора. Первый схватил его ухом Иван и догадался, что это шел «уаз» и что в моторе у него был какой-то непорядок. Бахтин! Он приткнул машину к самым дверям мастерской, вышел, огляделся. Кравчуков попятился за хедер, Иван понял его, но сказал:

— Чего нам скрываться, не воруем. А ему, может, помощь нужна. Сейчас…

Бахтин, услышав их разговор, направился к комбайну.

Стук его каблуков по асфальту раздавался четко и громко.

— Кто тут есть? Показывайся. А, Тарас. Полуночничаешь?

— Да вот Венцову помогаю.

— Опять перебирает? Ишь ты, понравилось!

— Просматриваем, — сказал Иван, шагнув навстречу директору. А Бахтин подал ему руку и подумал: «Как это я не упустил его, а? Как будто кто шепнул тогда: бери, бери, не ошибешься. И не ошибся», — решил Бахтин, оглядывая машину, боясь увидеть ее разобранной. Но комбайн с виду был целехонек, и Бахтин обрадовался, что не ссамовольничал на этот раз Иван, и еще подумал о Вере — она не хуже мужа в работе — все сама видит, за все берется безбоязненно. Но почему такая безысходная тоска у нее в глазах? Недавно он был на совете бригадиров-животноводов, где Вера делилась опытом первых месяцев подряда, и видел, как говорила она об одном, а глаза ее кричали совсем другое. Они без слез плакали. Бахтин стряхнул не к месту набежавшие мысли и незваную расслабленность при воспоминании о Венцовой, спросил Кравчукова:

— Ну, что делать, Тарас? Зачихал мой конь. А завтра ни свет ни заря еду в область. Вызови, что ли, механика.

— А, ерунда, — сказал Иван. — Зачем механик? Элементарно. Свечу забросало или клеммы окислились. Вытрем и зачистим. А если пропала… Тарас Григорьевич, найдется запасная свеча?

— Ишь ты! Он уже все знает… Ну! — воскликнул Бахтин то ли в похвальбу, то ли в осуждение Иванова самомнения. Хотел поспорить с ним, но вспомнил про гармонь, как «проиграл ее», и не стал, а подбодрил: — Давай, давай…

Иван откинул капот…

Появление Бахтина для Ивана было не в пору. В самом укромном местечке комбайна была у него припрятана бутылка «Русской тройки» — так кто-то игриво назвал водку. После работы он намеревался предложить стаканчик этому увальню и молчуну Кравчукову. Как не отблагодарить его и за новый, с иголочки комбайн, и за доброе, человеческое отношение. А теперь вот все срывается и бутылку не исхитришься взять.