Час возвращения

— Жди, жди, я тоже ждала, — вмешалась в разговор Евдокия Климова с печальным красивым лицом, с застывшей мукой в карих глазах, видно, какие-то воспоминания всколыхнулись в ее душе…

«…И у меня вина. Но в чем же я виновата? Что оберуч держусь за него?» — раздумывала Вера. И, вроде подслушав ее мысли, вступила в спор Ксюша Ветрова, вчерашняя школьница, для которой все просто:

— Коленкой его под мягкое… Иди гуляй, дружок, коль у тебя утехи на уме.

Женщины промолчали. Видно, у всех что-то оставалось еще не решенное в отношении к своим и чужим выпивохам. Ах ты женское сердце…

Не приняла Вера и совета девушки Зои Калининой, самой серьезной из прошлогодних школьниц, насчет лечения Ивана в больнице.

«Лечиться? В больнице? Срам один Ване. А детям? На всю жизнь детям тоже — отец псих, — подумала Вера. — Работа. Только работа. От нее ему ладно».

За разговором не заметили, как подкатило время корм задавать. Хватились — трактор еще не притащил силос.

— Батюшки, что же они там спят? Или в карты режутся? Черти проклятые! — буквально взвыла Серафима, увидев пустой двор.

— Я к кормовщикам, — сказала Вера. Она знала, что, когда дело касалось работы, надо действовать. Когда-то ее научили, что главное для нее именно работа и думать о ней надо денно и нощно. Но что делать, если не заладилась личная жизнь, кто тебе подскажет, как быть? Она личная, значит, касается только тебя. Странно-то как — будто у человека две жизни, одна другую все время старается обделить, урезать, умалить. А надо, чтобы две эти жизни, кем-то разделенные, складывались в единственную твою жизнь и приносили тебе полное счастье.

Трактористов и в помине еще не было. Вера выбежала на дорогу, замахала рукой проходящему самосвалу. Тот пролетел было, но все же встал, тяжко заскрипели тормоза. И чтобы не терять времени, водитель дал задний ход.

— Куда тебе? — Шофер выглянул из кабины.

— Куда, известное дело.

— В кормоцех, значит?

В тракторном прицепе до половины бугрился резко пахнущий на всю округу силос. Трактор «Беларусь», накренившись, стоял в забое, ковш-погрузчик устало лежал на краю ямы.

— Бобик сдох, — невозмутимо объяснил тракторист Опарин, небритый и заспанный.

«Бездельники тут, как их встряхнуть?» — подумала Вера запальчиво и приказала:

— Ремонтируй поскорее. Знаешь, что с ним?

— Как не знать. Пустяк! Но не положено. У цеха механизации пусть голова болит. Он — ответчик за технику.

«А, что-то Иван мне говорил об этом…»

— Тогда бери вилы. Зови, кто тут еще есть. Тележку набросаем — до вечера хватит. А к вечеру чтобы корм был.

— Я дояром покамест не нанимался!

— Нанимался! Ты же в нашей бригаде, за молоко и расчет будешь иметь.

— Ну, уж ладно. Только ради тебя. Больно ты горячая…

— Лично мне подачки не нужны.

— Ладно, не горячись. В нонешнюю психологию не укладываешься. Маму свою в тебе я увидел. В ночь-заполночь на ферме. Под конец ложку в руках не держала.

— Умерла? Не тряси память зазря.

— Ну уж непримирима ты. Я сейчас сбегаю, позвоню Кравчукову. Пусть шлет летучку.

— Давно бы так…

Вскоре Опарин выскочил из конторы, взглянул на Веру, сиротливо стоящую посреди силосного развала. И хотя ничего ни грозного, ни внушительного не было в ее небольшой аккуратной фигурке, тракториста будто кто подстегнул, и он побежал к цеху. Скоро оттуда вышли пятеро мужчин с вилами на плечах. Опарин нес четвероногие вилы, одни для себя, другие для Веры.

— Придурки выдумали подряд, а мы бегай, — ворчал один, неторопливо закуривающий.

«Разворошила сонное царство, — подумала Вера. — Спали они иди резались в домино… Да, накладно у себя на шее тащить такой кормовой цех. Сейчас и в ус не дуют, а потом полезут литры молочка считать и ворчать начнут: почему так мало? Двоих запросто можно сократить. За неподачу корма записать неустойку. И Кравчукову за поломки техники — тоже. Тогда оживут».

Она глядела, как неторопко шли мужчины с вилами, и про себя все думала-думала, как тут поставить дело, будто это был ее дом, ее семья, где все живут или должны жить одной думой. Вспомнила, как отец шумел, когда мать долго тянула с ужином. «Где ты там возишься?» Она, довольная, мыла руки после полки грядок — задержалась-то на полчасика, а морковь теперь погляди — вся будто вольней вздохнула. Вытирая руки полотенцем, говорила: «Где бы ни была, а рубль приобрела…» — «Ну, что ты мелочишься все?» — «Какая же это мелочь? — отвечала мать. — Теперь на грядку радостно поглядеть, а то в груди все что-то скребло… А тебя я знаю, пройдешь и за лебедой не согнешься… А ведь всего-то поклон один…» Настырная у нее мать. Сама не посидит сложа руки и другим не даст, нет… «Я в отца. Люблю мысли поворошить, на клубок свить, а потом разматывать. Пока туда-сюда, а время-то не стоит».

— Ну валяй. — Тракторист метнул вилы, они воткнулись прямо у ее ног. — Братва, поможем нашим молочным сестрам?

— А за что же мы робим? — втыкая вилы в мокрую скользкую силосную массу, вопрошал рыжий растрепанный кормовщик.