Час возвращения

В высокие стекла кабины с четырех сторон вливался свет. Воздух чист и прохладен. Иван вдруг почувствовал, будто он родился вместе со всем, что его окружало, — рычаги под руками и податливые педали под ногой, молодая зелень пригорка впереди и слегка парящее серо-красное поле. Сорняки копьями уже пробили корку и, приподняв, расщеляли ее. Позади трактора на прицепе, будто две раскинутые многопалые руки, покачивался культиватор. Иван выбрал серединку поля, поставил трактор лбом к нему. Сейчас он взломает землю первым загоном. Он услышит, как заголосит земля, то ли от боли, то ли от радости, закряхтит, застонет, а после, приняв зерно, успокоится, затихнет. Иван любил это оживление немого поля, и голоса земли, и ее умиротворение. Выждав немного, включил скорость и почувствовал, как напрягся мотор, преодолевая упрямое сопротивление поля, и услышал, как заговорила немая до сей минуты земля. Жаль, что никто, он уверен, из нынешних машинников не способен услышать эти голоса, почувствовать радость. Да и как они услышат и почувствуют, если делают все кое-как, через пень колоду. Работа на земле. — это вся твоя сосредоточенность, а слушать землю и понимать ее — это таинство. Его передал Ивану старый тракторист Карпыч, с которым однажды свела его судьба. Он на ощупь чувствовал «настроение» весенней землицы — примет она зерно или не примет, даст урожай или откажет? Теперешние люди в беспутной суете и лени потеряли живую связь с землей. Для них она бесчувственная природа. Взлохматят матушку, бросят семена, и дело с концом — «убирают» они поля уже в магазине.

Так думал Иван, когда душа радовалась делу, и потому он чувствовал себя выше всех и всех мог судить. Он с удовольствием ощущал напряженную дрожь машины, упругость гусениц, стелющихся под трактором двумя нескончаемыми тропинками. Кто хотя бы раз увидел и услышал это вечное противоборство и вечную уступчивость друг другу катков, ведущих осей, звездочек, гусениц, земли и дискового агрегата, тот никогда не смог бы бездумно орать на все поле, а чувствовал бы себя ну, скажем, гармонистом, перебирающим и лады, и басы, давая мелодии полнозвучие.

До полудня он вставал раза два, чтобы посидеть на земле. Он любил это — отдыхал. В полдень прибежала развозка, в судках и термосах плескались борщ и компот, схватывалась салом остывающая в кастрюлях картошка со свининой. Умывшись привезенной водой, Иван пообедал на земле. Со вчерашнего дня во рту ни маковой росинки, и потому ел с охотой, хотя в желудке кошки скребли от вчерашней портновской бутылки.

Совсем было разошлись по местам, как увидели вихляющий по полевой дороге, будто хромой на одно колесо, директорский с выгоревшим брезентом автомобиль. «Уазик» встал, Бахтин разом на землю выкинулся, вдоль загонки побежал, хватал землю в горсть, мял в пальцах. Парусил позади него плащ болонья, трещал по-стрекозиному. Отмахнул рукой кепку на затылок, шагнул к стоящему отчужденно трактористу.

— Ходит?

— А что ему? Будет ходить. — В голосе Ивана пробилась теплота. После того как он прощупал его всего своими руками, трактор и на самом деле стал близок ему, как друг и товарищ, потому что он знал его, верил, что тот его не подведет. Вот как вчера совместная работа с Портновым и ужин у бочки сроднили их. Он был уверен: Захар не изменит ему, никогда не изменит.

— Хочу, Иван, чтобы вы у нас укоренились. Вступили бы в жилищный кооператив. Дом купили.

— Зачем кооператив? В других совхозах жилье государственное…

— Во-о! Государственное! Как получил, так и расстался. А расстаться со своим еще подумал бы.

— Ох, Спиридоныч, — Иван назвал его так, как звали Бахтина коренные совхозники, — хитрый вы человек. Но хитрость эта перекатная, неглубокая. Да разве ж заканатишь нынешнего человека, если что не по нему? Если землю он не любит и не поклоняется ей? Не льнет к ней ни сердцем, ни руками, — пояснил он значительно.

— Ах-ха-ха! — засмеялся Бахтин. Смеялся он искренне, от сердца, значит, у него было хорошее настроение и на душе весело.

«Скажу ему все как на духу, в чем меня люди корят и где мои видимые промашки, — подумал Иван неожиданно. — А что тянуть? Что я, преступник какой?» Но вдруг пожалел Бахтина — часто ли у него бывает веселое настроение?

— Завтра сеялки и бороны цепляй. Постник знает и даст распоряжение, — крикнул Бахтин уже с проселка. Услышав этот приказ, Иван вздрогнул.

— Плохо, если завтра посеем. — И, подбегая поближе, закричал: — Рано, Спиридоныч, сердце говорит, рано. Не задышала еще земелька. Лишнюю воду не выгнала. Да и холодна. Постоишь на рыхлянке, живо ступня зазябнет. Упредите, заради бога, Постника, завтра сеялки не возьму.

— Ишь ты, с земельным образованием мужик! — засмеялся Бахтин, садясь в машину.

— Был у меня такой учитель. Карпычем называли. — Иван вздохнул…

8