Час возвращения

Огней еще не зажгли, и ее красная куртка пылала в лесу, как осколок солнца.

— Да нет, — возразил он, — в части я уж не такой тюха. Имею благодарность. За службу. — Он смутился.

— Если так, то молодец, — по-взрослому похвалила она. — Не люблю тюх. Ты военным хочешь?

— Нет, — сказал он. — В речной техникум собирался — не попал. Теперь после службы.

— Речной? Лучше моряком. Это тебе не два берега и немного воды. А я хотела в армию, но не берут нашего брата. Буду лесничим. Смешно: женщина — лесничий? Ну ладно, одна на кордоне! Воевать с браконьерами, волками. Мне дадут лошадь. Ружье. Тулуп.

Он взглянул на нее сверху вниз, усмехнулся про себя — какой она еще ребенок… Но не ищет в жизни легкую дорогу, и это вызвало в душе парня уважение к ней. И он спросил:

— Ты что, в лесотехническом?

— Кончаю. Скоро на практику. А тебя как звать?

— Илья.

— Понимаешь, Илья, лес — это океан. Ужасно представить, если он исчезнет. Нет, в самом деле. Было море, плавали пароходы, и вдруг оно пересохло. Не представишь, как это? А лес может исчезнуть. Вырубят, а новый не посеют. Или одолеют его вредители…

Они прогуляли дотемна, и Даша все говорила, говорила, как они учатся, а весной сажают сосны, ели, березы. И она не может переносить, как заросли кустарником вырубки, где когда-то шумел лес, видеть вырванные, обросшие травой и мхом пни, будто мамонты, поднявшие к нему хоботы-корневища.

Вот и парк опустел, и начался весенний дождик, вначале редкий и вялый, а разохотившись, припустивший во всю силу.

У понтонного моста через реку их поджидали дружки-солдаты. Они прятались в будке надсмотрщика и с радостными криками бросились к ним навстречу, будто в атаку на учениях.

Впервые в жизни Даша писала письма своему любимому чуть не каждый день. Написать бабе Луше времени осталось всего на одну весточку.

Когда Даша вернулась с практики, Илья зачастил в дом на улице Надежды Дуровой. Едва за ним закрывалась дверь, и в квартире уже раздавался то стук молотка, го ширканье пилы-ножовки, то повизгиванье дрели. «Музей делают, не иначе», — осуждающе думала Домаха о соседях. Потом делалось тихо: соседи столовали. А дальше, отодвинув занавеску, можно было увидеть, как они или втроем («Бабу Лушу, вишь, захороводили!»), или на парочку отправлялись в город.

А вечером еще солдаты набегали к дому — ждали друг друга. В дождь ли, в метель или мороз коротали время в вольной борьбе, дымили сигаретами. А что им еще? Тут все же посвободней, не то что в части. Там хотя и дом родной, но все же за забором да на глазах старшины, а в городе — воля волей. Уже в кино схожено. В общаге у девочек-малярок на стройке сижено — чаю там попито, под гитару песен попето. Домаха сердилась: «Дурачатся, как дети. Непорядок!» А вроде бы что ей, место ведь не унесут, но все равно обидно.

Вот выходил Илья Никишин, и все, без команды выстраиваясь за ним гуськом, торопились вверх по улице в казарму. И Домаха успокаивалась, опускала занавески.

А две женщины Ответовы, старая и молодая, сидели вечер в раздумьях, радостях и смущеньях. Бабе Луше нравился солдат. Скромен, нетороплив в суждениях. Ума ему вроде бы не занимать. А руки золотые, пожалуй, и ум обгоняют. Сколько по дому всего понаделал — хозяин. Такие на всю жизнь работящи. Отслужит, Дашу за собой увезет. Ей, старой, зачем чужую жизнь ломать, к себе внучку привязывать. Оно, конечно, в городе Политехнический институт в чести, инженер бы вышел, тогда бабке не куковать бы одной, но это уж как жизнь покажет. Да и квартира-то у нас… Даша думала свое. Люб ей Илья. Уважительный к ней, доверчивый, привязался вроде, а может, и полюбил, кто его знает. Своя мечта — это тоже характеристика. «Капитан дизель-электрохода Никишин!» Звучит, пусть и не дальнего плаванья, но все же река-море. Волго-Дон… Волго-Балт…

«И ты со мной, — вспоминала она его слова. — Волга добра, и тебя работой не обделит». Но лесной кордон? Лошадь в хлеве сеном хрумкает. Вострит уши, заслышав звон стремян, Ржет выжидательно, увидев ее в лесной одежде с двустволкой за спиной. Лунная ночь, волки воют, а она ничего не боится. Худые люди грабят ее лес. Она встает им поперек… Неужто у нее с Ильей дорожки по волнам разных океанов?

«Ну, скажи что-нибудь мне, Надежда Дурова?»

А та молчала, откинув упрямый девичий подбородок на витой эполет.

А солдаты все ходили и ходили на заснеженную улочку. То по одному, то по два, то все вчетвером.

Домаха, откидывая занавеску, сквозь морозные узоры на стеклах считала и считала солдатские шапки. «Что это Дашка жениха себе не выберет? Куда же Лукерья-то, вражина, глядит? Столько кобелей бегают, и все к одной».

На чужой роток не накинешь, говорят, платок…

3

А баба Луша умерла. Не болела, не жаловалась ни на что. Зашла к Домахе… Редко заходила к ней, а тут не удержалась от искушения посмотреть по цветному любимую передачу «В мире животных». Ну, будет ворчать, так помолчать ведь можно. Вот только уходить от нее всегда неловко — хочется деньги оставить за кино и за место.