Час волка

Пропуск во времени, дни мрака. Боль. Боль. Михаил никогда не знал такой боли, и если бы когда-нибудь в детстве подумал, что позна– ет такие муки, то забился бы в угол и с воем просил бы Господа за– брать его к себе. Ему казалось, что он чувствует, как зубы ходят у него в челюстях, разламывая друг друга и шатаясь в разбитых кровото– чащих гнездах. Он ощущал болезненную ломоту в суставах, как живая тряпичная кукла, протыкаемая иглами. Его пульс колотился как обезу– мевшая барабанная дробь, и Михаил пытался открыть рот, чтобы кричать, но ему сводило мышцы челюстей, их царапало, как колючей проволокой. Боль нарастала, ослаблялась, вырастала до нового уровня. Только что он горел, как печь, и тут же его кидало в холод. До его сознания иногда доходило, что его тело содрогается, корчится, переплавляется в новый образ. Кости его изгибались и перекручивались, как будто были содержимым сладких конфет-тянучек. Он ни в какой степени не влиял на эти изменения, тело его стало странной машиной, настроенной, казалось бы, на саморазрушение. Ослепший, неспособный говорить или кричать, едва способный втягивать воздух из-за мучительных болей в легких и тяжести в сердце, Михаил чувствовал, как его позвоночник начинает ис– кривляться. Его мускулы обезумели, они выгибали его торс круто вверх, выворачивали назад руки, сгибали и разгибали шею и сдавили его лицо, будто оно попало в железные тиски. Тело его просело в спине, когда мускулы расслабились, потом опять оказалось выгнуто кверху, когда они сильно напряглись, словно усохшая на солнце шкура. В центре этого смерча боли сознание Михаила Галатинова сопротивлялось потере воли к жизни. Пока настоящее тело его уничтожалось и мускулы его растягива– лись, он думал о гуттаперчевом человеке и о том, что, когда это за– кончится, он тоже сможет поступить в цирк и стать самым знаменитым «гуттаперчевым мальчиком» всех времен. Но тут боль снова вцепилась в него, пронзила до мозга костей и потрясла его. Михаил ощутил, что его позвоночник вспух и удлинился под вопль ошеломленных нервов. Из стра– ны духов до него доносились голоса: – Держите его! Держите его! Он сломает себе шею…

– …горит в лихорадке…

– Ни за что не пройдет через это… слишком слаб…

– Откройте ему рот! Он откусит себе язык!

Голоса уплыли в шумном водовороте. Михаил ощущал, но был бесси– лен прекратить уродование своего тела, колени его подтянулись к гру– ди, когда он лег на бок. В позвоночнике было средоточие болей, голова была как бурлящий котел. Колени подвело к подбородку, и они крепко вдавились в него. Зубы заскрипели, и в мозгу его послышалось завыва– ние, словно бы ветра начинающейся бури, сносящей с оснований все, что прежде на них стояло. Шум штормового ветра поднялся до рева, который заглушил собой все, и сила его удвоилась и утроилась. Михаил внутрен– ним взором видел себя бегущим по поляне с желтыми цветами, в то время как черные полотнища туч устремлялись в сторону дома Галатиновых. Ми– хаил остановился, обернулся и закричал: «Мама! Папа! Лиза!» Но из до– ма не доносилось ни звука, а тучи казались голодными. Михаил опять повернулся и бросился бежать, сердце у него бешено колотилось; он ус– лышал треск, оглянулся и увидел, что дом под напором бури развалива– ется. И тут тучи двинулись за ним, готовые поглотить его. Он бежал, но бежать быстрее не мог. Скорее. Скорее. Буря ревела за ним по пя– там. Скорее. Его сердце разрывалось. В его ушах возник предупреждаю– щий о смерти крик пифии. Скорее…

И превращение охватило его. Темная шерсть пробилась на руках и ногах. Он почувствовал, как позвоночник у него изогнулся, скручивая плечи. Его ладони – теперь уже вовсе и не ладони – коснулись земли. Он побежал быстрее, тело его стало слаженно сокращаться-растягивать– ся, вырываясь из одежды. Ураганные тучи подхватили ее и зашвырнули в небеса. Михаил скинул с ног ботинки, из-под носков улетала назад спи– ралями земля и цветы. Буря подхватила его, но он теперь мчался на всех четырех, убегая из прошлого в будущее. Его поливало дождем: хо– лодным, очистительным дождем, он поднял голову к небесам и – проснул– ся.

Кромешная тьма. Глаза, заплывшие от слез. Он расклеил веки – и промелькнуло слабое розовое мерцание. Слабый костер еще горел, в по– мещении сильно пахло сосновой золой. Михаил встал на четвереньки, каждое движение причиняло ему боль. Его мускулы все еще дергались, как будто они были туго стянуты и изменились в форме. Его мозг, спина и копчик все еще ныли. Он попытался встать, но позвоночник сильно за– ломило. Ему захотелось свежего воздуха, аромата лесного ветра, внутри него был физический голод, и он повел его вперед. Он пополз, без одежды, по грубым камням, прочь от костра.