Час скитаний

Каждая клетушка в подвале открывалась отдельным ключом. Вахтёр на входе был в наличии, и с утра даже не пьяный. Младший кивнул пожилому мужику в фуражке, который мог помнить и старый мир. Он не знал, как его зовут. Да и не интересно ему это было.

Прежде всего, шкуры. Они уже воняли, хоть Саша их и выскоблил. Вообще, зря он их сюда положил, могут и морду набить за запах. Хорошо, что сейчас он их унесёт.

Решено. Потом зайти к сапожнику. Продать ему шкуры и попытаться отдать в ремонт ботинки. Ашот Ашотович наверняка не спит.

Малый проспект был главной торговой улицей Острова. На михайловской половине здесь имелось десятка три магазинчиков, лавок и мастерских. Столько Младший ни в одном городе не видел. А на кауфмановской половине их было ещё больше, и цены могли быть на что-то повыгоднее. Но Младший знал, что туда ему теперь лучше не соваться. Уже не потому, что отцы-командиры будут ворчать, а потому что Электрик может поджарить в подвале. Вот так приходится рисковать из-за сильных мира сего.

Большинство лавочников жили прямо рядом со своими магазинами. Иногда на втором этаже, а иногда даже в соседних комнатах.

Вот и сейчас парень направился не в обувную лавку, с главного входа (слишком рано, наверное, ещё закрыто), а зашёл со двора, где было жилище владельца. Хозяин разрешал это ему как постоянному клиенту. «В любое время заходи, брат». Может, это была всего лишь витиеватая восточная вежливость, но Младший собирался воспринять её буквально (дел было много запланировано) и нажал на кнопку электрического звонка.

* * *

Ему открыла жена сапожника в платке, скрывавшем волосы. Провела сразу в мастерскую, через небольшую прихожую и коридор, из которого двери вели в жилые комнаты. В одной вместо двери висели занавески, похожие на кисею. За ними было что-то вроде гостиной, где стоял большой шкаф, а на противоположной стене висел ковёр, узорчатый, какие попадались иногда в старых квартирах. Но те стали тряпками-гнилушками, а этот – аккуратный, будто только что соткали. Хотя почему нет? Восточные люди такое умеют. В углу висели иконы – видимо, ещё времен Советского Союза. В русского бога верят, значит, не в басурманского. И хорошо живут. Огромная квартира, явно с печкой, никакой не буржуйкой, или даже отопительным котлом. С окнами, выходящими на огороженный и чистый зелёный двор, где никто не гадит даже в глухие ночные часы, потому что у хозяина есть не только ружья, но и особый договор о защите с Михайловым.

Саша слышал, что раньше при царе в таких больших квартирах были коммуналки, видимо, людям нравилось жить совместно. Странные. Но теперь их или бросили, или, как эту, занимали одной большой семьёй.

Даже телевизор в той гостиной стоял. Старинный, салфеткой накрытый. Ну. Их многие держат для красоты. Понятно, они ничего не показывают. Иногда на экран приклеивают картинку. Мода такая.

А вот радио бубнит в другой комнатушке, и там вполголоса вещает один из сладкоголосых магнатских дикторов. О том, что ещё безопаснее стала жизнь и ещё выгодней торговля.

Но ему прямо. Вот и мастерская. Женщина исчезла, как призрак, оставив их заниматься мужскими делами.

Черноволосый пожилой мужик с седеющими висками и аккуратными усами, в камуфляжных штанах и тельняшке, сидел на табурете перед верстаком и, держа гвозди в зубах, молоточком выстукивал по подошве чёрной мужской туфли. Видимо, набойку менял.

Ашот Ашотович Гаспарян – уважаемый в районе человек. Несмотря на южную внешность, говорил он по-питерски чисто – лучше, чем Саша.

– Ну, проходи, брат, чего стоишь? – сначала что-то промычав, а потом, догадавшись вытащить изо рта гвозди, произнёс обувщик. – Сюда. В ногах правды нет.

И подвинул другую табуретку, явно самодельную.

«А в чём она есть, правда?». Младший не собирался ломать голову, надо ли отказаться от приглашения, а просто сел.

– Здрасьте, Ашот Ашотыч. Я вам шкуры принёс, – Младший положил на верстак большой тюк, перевязанный проволокой.

– Куда кладёшь? На пол клади, вот сюда, на металл. У меня верстак для чистого.

На полу был прибит большой цинковый лист, на него Младший и положил то, что когда-то бегало по Питеру и кусалось. А вот лая от бродячих собак почти не услышишь. Они сразу нападают, не предупреждая. Но чаще убегают.

– Опять, поди, попортил, – ворчал армянин, как всегда, разворачивая тюк. – Откуда у тебя руки растут? Ну, кто так шкуры снимает, да?

– Я вроде аккуратненько.

– Брехня. Не умеешь, – вердикт был окончательный. – Хорошо, что это паршивая помоечная собака, а не ценная норка или чернобурка. Хороший мастер и с человека снимет. А ты и со слона бы не смог.

– А с человека кожа на что сгодится?

– На ремешок для часов. Ладно, эти шутки – грех перед богом. Чур меня и прости меня, грешного, Иисусе. Плохие люди шили из людей перчатки и абажуры. Но господь дал нашим предкам силы с них за всё спросить. Ты знаешь, как это было?

– Я книжки читал, дядя Ашот. Про все войны знаю.

– Ладно, не тяни, умник. Я знаю, зачем ты пришёл. Всё-таки хочешь починить те ботинки, о которых говорил, мальчик?