Час Самайна

Никодим жил в частном доме на окраине, недалеко от Москвы-реки. Женя никогда у него не была, знала только адрес и очень долго туда добиралась. К ее удивлению, калитка ока­залась закрыта, хозяина не было, как и его верного пса Сме­лого. Женя подумала, что, может, ошиблась адресом, и посту­чалась в соседний деревянный домик, окрашенный зеленой облупившейся краской. Соседка сообщила ей страшную но­вость, что скоро будут сороковины по Никодиму, скончавше­муся от сердечной болезни, а его собаку какие-то люди после похорон увели со двора. Потом неприязненно спросила, не род­ственница ли она, узнавшая о смерти Никодима и теперь пре­тендующая на его дом. Женя молча повернулась и ушла.

«Эх, Никодим! — думала она, глотая слезы. — Не послушал­ся ты меня, поверил в человеческие чувства, которые давно вытравил яд власти».

На следующий день в местное управление НКВД поступи­ло письменное заявление от соседки, которая сообщала о при­ходе родственницы покойного Никодима Бешкетова и деталь­но ее описывала. Пока донос прошел бюрократический круг и лег рапортом на стол следователя Адхема Алиевича Али, Женя уехала из Москвы. Прощальной записки она не остави­ла, чтобы хоть на первое время поставить всех в тупик своим исчезновением.

Женя только после смерти Никодима поняла, что документы, которые ей доверили, важнее человеческой жизни и следствие не остановится ни перед чем, лишь бы вырвать у Бокия призна­ние, куда он их спрятал. С собой она решила ничего не брать, только деньги и новые документы. Ей жаль было расставаться с дневником, начатым в девичьи годы, в который она, правда, давно не делала записей. Подумав, она взяла дневник с собой, ведь о его существовании не знали даже Анюта и Николай.

— 43 —

— Гражданочка, чай пить будете?

В дверях купе стояла рослая проводница, неловко держа в руках четыре дымящихся стакана с кипятком. Женя отме­тила, что это не та, которая проверяла билеты при посадке. Квадратная, ширококостная, с колючим тяжелым профес­сиональным взглядом. Внутри у нее все сжалось. Похоже, че­кистка. Возможно, Бокий уже заговорил и по ее следу пустили энкеведешников, разыскивающих ее по фотографиям и при­метам. Правда, она успела сменить одежду, разбросав старую по свалкам, и приобрела круглые очки в проволочной оправе, с простыми стеклами, которые вместе с косой, уложенной горкой, придали ей вид учительницы.

«Неужели за мной потянулся «хвост» и все меры предосто­рожности напрасны? Через три часа будет Шевченко, узловая станция рядом с небольшим украинским городком Смелой. Может, попробовать изменить маршрут, и пересесть на другой поезд? Если у меня еще будет такая возможность...» — про­неслись невеселые мысли у Жени в голове.

— Гражданочка, мне недосуг здесь стоять! — окрысилась проводница, — Последний раз спрашиваю: чай пить будете? Чтобы потом не обижались, я больше котел топить не буду, за кипятком пойдете в вагон-ресторан.

— Извините, задумалась. — Женя постаралась взять себя в руки. — Два стакана чаю.

— Вы одна едете, берите пока один. За вторым подойдете, а то у меня стаканов на всех пассажиров не хватит! — отреза­ла проводница.

Нотки скандала в ее голосе исчезли, и у Жени немного от­легло от сердца. Возможно, она все же ошибается.

На столике оказался стакан в дешевом металлическом под­стаканнике с еле закрашенным кипятком. Проводница ушла, и ее было слышно уже в соседнем купе. Там тоже едет только один пассажир. Время переполненных вагонов, когда каза­лось, что вся страна пыталась ехать куда-нибудь подальше от обжитых мест, миновало.

«Как много у меня связано с железной дорогой! Дореволю­ционный вокзал... Жизнь там постоянно била ключом... — подумала Женя. — Удельная, Левашово, Галич... Дореволю­ционные мягкие вагоны первого и второго класса, кавалеры и подружки... Как это было недавно и как давно! Разбросало всех по свету, кого-то уже нет в живых. Тогда мы были макси­малистами. Казалось, что жизнь бесконечна и слишком медлительна. Старались любыми способами ее ускорить. А сейчас, в преддверии сорокалетия, кажется, что жизнь летит, словно поезд к конечному пункту, и нет возможности хотя бы замед­лить ее движение».

Жене надоело бездумно смотреть в окно, за которым уже ничего не было видно из-за сгустившейся темноты, лишь из­редка нарушаемой редкими робкими огоньками, мгновенно появляющимися и исчезающими, словно призраки.