Час Самайна

— И вообще не буду! — закончил за нее Блюмкин. — Детка, ты играешь с огнем! Ты секретный сотрудник, давала подписку о добровольном согласии работать. Я даю тебе поручение! Меня не интересует, хочешь ли ты его выполнить или нет. Ты обязана! Или ты думаешь, что бумажками о делах давно ми­нувших дней купила жизнь Ганину?!

— Я ничего делать не буду. Ты обещал освободить Алексея!

— Об освобождении речь не шла, только о его жизни. Не­сколько месяцев в Соловецких лагерях пойдут ему на пользу. Кстати, эти лагеря — детище твоего большого начальника, Бокия. Туда даже везет осужденных пароход «Глеб Бокий». Ладно, не волнуйся так. Ганин сейчас переведен в психиатри­ческую больницу имени Сербского. Видишь, кое-что я тоже предпринимаю.

— Он... здоров?!

— Вполне. У тебя есть время до завтрашнего вечера. Помни, что жизнь Ганина — как я узнал, отца твоей девочки — напря­мую зависит от того, как ты выполнишь задание.

— Ты сволочь!

— До встречи, Женя. Завтра здесь же и в это время. Кстати, ты потрясающая любовница, мне с тобой было так хорошо! Может, нам продолжить амурные дела?! Только не мучай себя глупыми мыслями — от этого у тебя вид неважнецкий, пар­шивеешь просто на глазах!

Женя еле сдержалась, чтобы не дать ему пощечину, вскочила из-за стола и бросилась к выходу. Когда обернулась, Яков с довольной улыбкой диктовал новый заказ официанту, а на ее место уже уселась рыжеволосая девица, красногубая, вульгарная. На улице моросил дождь. Вдруг словно молния сверкнула в голове, выдав яркую картинку: Яков, в оборванном френче, с всклокоченными волосами, с изможденным, осунувшимся лицом, но с горящим упрямством взглядом в под­вале, у стены, испещренной следами пуль.

На следующий день Барченко, заметив болезненный вид Жени, встревожился и хотел отправить ее к врачу. Она еле упросила оставить ее на работе.

— Все уже решено! Выступаем в путь в конце мая, — по секрету поделился он новостью с Женей. — Восемь сверкаю­щих снежных вершин, как лепестки лотоса, окружают леген­дарную страну Шамбалу. Царство разума и великой мудро­сти — то, чего нам не хватает сейчас... Неужели мне доведется это увидеть? Жаль, Женечка, что ты не сможешь отправиться с нами. Очень жаль, ты заслужила увидеть все это своими глазами... Ладно, не буду бередить душу своими рассказами, у тебя и так глаза на мокром месте.

Женя, выйдя из его кабинета, поспешила в туалетную ком­нату и там вволю наплакалась.

«То, что я собираюсь сделать, ничем не может навредить Александру Васильевичу, зато спасет жизнь человеку, отцу моего ребенка. Думаю, Александр Васильевич меня бы по­нял. ..» — успокаивала она себя.

В назначенное время она передала записи Блюмкину, и тот остался ими очень доволен.

— Когда? — спросила она.

— Я этим уже занимаюсь, но, сама понимаешь, это так прос­то не делается. Прилагаю все силы. А пока подготовь мне ин­формацию о сотрудниках лаборатории, кто чем занимается.

— Но...

— Никаких «но», Женечка. Сказала «а», говори и «б». Ходят слухи, что у вас там такие чудеса происходят... При помощи мысли предметы на расстоянии двигаете.

— Сильно преувеличено, Яков Григорьевич. Александр Васильевич изобрел и изготовил прибор, который доказывает возможность с помощью мысли управлять предметами. Но чтобы двигать что-нибудь серьезное, больше чем волосинка — такого нет.

— Вот этот прибор и опиши в своем рапорте. Да, на двадцать седьмое назначено заседание коллегии ГПУ по делу Ганина, так что старайся, ничего важного не упусти. До встречи.

— 25 —

До двадцать седьмого марта Женя еще два раза встречалась с Блюмкиным и послушно выполняла все его задания. И ког­да однажды он после встречи решил ее проводить домой, она этому не удивилась. Как и тому, что, когда она отпустила няню, Блюмкин скомандовал: «Раздевайся!»

Похоже, рабская покорность Жени его заводила, и он ос­тался до утра. Эту ночь Женя не могла вспомнить, она про­шла мимо ее сознания. Она словно разделилась надвое: на тело и душу. Мысли давно покинули ее, потому что они тре­бовали осмыслить положение, то, как она поступает по от­ношению к Барченко, который сделал ей в жизни много хо­рошего. Осталось лишь одно страстное желание — спасти Алексея! Она не задавала себе вопроса, любит ли Алексея Ганина, раз готова идти ради него на любые жертвы. В Жене зрела уверенность, непонятно на чем основанная, что если она его спасет, то все сложится хорошо — они будут жить вместе, растить дочку и радоваться ее успехам.

За день до заседания, на котором должна была решиться судьба Ганина, у нее все начало валиться из рук. Женя не могла работать и отпросилась у Барченко, но когда оказалась в четырех стенах, то ей стало еще хуже. Отпустила няню и занялась ребенком, а в голове отстукивал метроном, отсчитывая оставшееся до заседания время.